— И до сих пор называют себя «саббах». Фанатично преданы Каддафи. Главное их оружие — нож, но и другим не гнушаются — от АК—47 до пластиковых бомб. Любят застигать жертву врасплох и наносить удары в спину. Я с ними где и чем только не дрался! Кулаками, досками, ножами, пистолетами, один раз даже гаечным ключом… В тупиках, на автостоянках, в ресторане отеля «Империал», в ООН. — Он наставил палец на Каденбаха, и ноготь его оказался в дюйме от заостренного носа штурмана. — Запомни, тебе этого тоже не избежать.

Каденбах вглядывался в черты внезапно вспыхнувшего лица, словно бы впервые видел своего старшего помощника.

— Н-да, — наконец пробормотал он, — я слышал, они на все способны.

Брент, перенесясь за много миль, смотрел в переборку поверх головы штурмана.

— Они убили невесту Йоси Мацухары. — Как ни странно, в голосе прозвучала ядовитая насмешка. — Разумеется, из засады. Из АК—47 всадили ей шесть пуль в грудь. — Он с такой силой шарахнул кулаком по столу, что кружки жалобно зазвенели.

Подхватив свою, чтоб не опрокинулась, молодой штурман с беспокойством глянул на Брента, но того было уже не остановить.

— Чего еще ждать от арабов? Они в своей жизни ничего не видели, кроме тирании и убийств! Все они в каком-то смысле саббах. Веками правители безжалостно их угнетали, заставляли делать самую черную работу, а сами купались в роскоши. А ислам укрепляет решетки на их темницах. Это сухая, бесплодная религия, как та земля, на которой они рождаются. Ислам роковым образом лишает их даже тех крупиц надежды и самолюбия, которыми они наделены от веку. Ненависть и месть — вот все, ради чего они живут, что придает их убогой жизни какой-то смысл, потому они при случае никого не пощадят. Вечный рай уготован душе убийцы! Во всяком случае, так сулит им вера.

Каденбах неловко поерзал на скамье, и несколько секунд оба молчали, слушая привычные шумы вентиляторов и двигателей.

— Все это понятно, мистер Росс. Но хоть какая-то брезгливость, какое-то понятие о чести…

Брент засмеялся глухо и невесело.

— О да, у араба есть понятие о чести и достоинстве! Ему порой бывает стыдно… Он утомит тебя до смерти рассказами о своих подвигах. А его достоинство более чем поверхностно. Вместе с честью он носит его в рукаве и не задумываясь продаст мать за кучу сухого верблюжьего навоза, чтобы поддержать огонь в очаге.

— Но вы сказали, ему бывает стыдно…

— Стыдно, когда он не смог кого-то объегорить. Стыдно, когда не удалось убедительно солгать, чтоб обвести вокруг пальца лучшего друга, брата, отца. Порой ему стыдно выполнять унизительную работу за кусок хлеба. Но никогда, запомни, Чарли, — Брент назидательно поднял вверх палец, — никогда ему не бывает стыдно за совершенные преступления. Вот если он нарушил их извращенный кодекс чести, тогда на него падет позор, а то и нож в спину получит в глухом тупике.

— Но ведь среди них есть выдающиеся писатели, математики, врачи…

— То было тысячу лет назад. А нынче они настолько одержимы завистью и ненавистью, что и литература пропитана ими насквозь.

— И ничто их уже не исправит?

— Ничто на свете!

Каденбах смущенно откашлялся.

— Значит, они никогда не примирятся с поражением.

— Ты прав. Потому они с сорок восьмого года воюют против Израиля. Поражение для них позор, бесчестье, и они убьют любого, кто готов пойти на компромисс. Помнишь, какая участь постигла Анвара Садата?

— Стало быть, и для нас этому не будет конца. — В голосе штурмана слышалась обреченность.

Брент угрюмо кивнул.

Оба замолчали. На смену мыслям об арабах Каденбаху пришла другая, не менее тревожная. И он тут же высказал ее, озадачив собеседника:

— А как же переговоры между США и Россией в Женеве?

— Не понял.

— По-вашему, на русских можно полагаться? Можно верить, что они не снабдят арабов новейшим оружием?

Брент уставился в кружку.

— Соглашение достигнуто. Но лишь потому что они нас боятся. К тому же технология — это единственное, чем Соединенные Штаты и Россия удерживают свое владычество над миром.

Каденбах старательно избегал взгляда старшего помощника, словно опасался, что Брент прочтет в его глазах то, чего ему не хотелось выдавать.

— Думаете, они не поставят арабам самонаводящиеся торпеды и новые реактивные бомбометы?

Оснащенная активными и пассивными системами самонаведения русская торпеда 533 может выследить и уничтожить самую маневренную подлодку, а мощный бомбомет RBU—6000 с автоматической перезарядкой выпускает 300-миллиметровые бомбы весом в 400 фунтов каждая на шесть тысяч метров от атакующего судна. Это страшная угроза для подводных лодок, особенно для дизель-электрических. Брент наконец понял нервозность молодого штурмана. Вся команда встревожена слухами о новом оружии, несмотря на поступающие из Женевы, Москвы и Вашингтона заверения относительно того, что оно ни в коем случае не попадет к арабам.

— Да нет, они просто не решатся. Ведь тогда все последние американские достижения в области морского оружия будут переданы Японии и ее союзникам. Мы пошли на уступки, они тоже. Здесь действует точно такое же равновесие страха и недоверия, как в ядерном противоборстве. Оно приводит всех в ужас, но никто не рискнет его нарушить. Имей в виду, Чарли, русские ведь тоже не доверяют арабам. Во время Шестидневной войны египтяне обратились в такое бегство, что даже бросили свои зенитные комплексы, и сотни русских танков, и артиллерию. Русские им этого не простили.

Каденбах снова кивнул, но головы так и не поднял.

— Да-да, сэр, знаю…

Он не успел ничего добавить, поскольку разговор прервал внезапно оживший репродуктор на потолке.

— Мистер Росс, — раздался металлический голос, — главный механик Данлэп просит вас пройти в кормовой торпедный отсек.

Брент шепотом выругался. Беседа так увлекла его. Робкому, но смышленому Каденбаху удалось вырвать его из джунглей, в которых он заплутался по своей собственной воле. Наверняка штурман сделал это не без умысла, может, даже сговорился с Пабло Фортуно. Добрые они все-таки ребята. Он взглянул на медные часы над дверью: двадцать минут второго.

— Ну, мне пора. Надо посмотреть, что там случилось у Данлэпа, а в четырнадцать ноль-ноль заступаю на дежурство. — Он залпом осушил кружку и поднялся.

— До встречи, сэр, — улыбнулся Каденбах.

— Увидимся, штурман. Мир подлодки тесен.

Младший лейтенант принялся насвистывать мотивчик из диснеевского мультфильма.

Брент, улыбаясь, вышел в коридор. Миновал старшинскую кают-компанию, где за маленьким столиком сидел в одиночестве главный старшина-электрик Момо Кенкюся, запивая чаем сандвич, — запас суси давно вышел. Как все прочие японцы в команде (тридцать один человек из шестидесяти семи офицеров и матросов), Кенкюся — ветеран Сил береговой самообороны и опытный подводник. Невысокий, коренастый очкарик средних лет, круглое лицо изрезано морщинами многолетней усталости. На борту всего четверо старшин, каждый — мастер своего дела; после страшной глубинной бомбежки им больше других выпало потрудиться над израненной лодкой.

Старшина вскочил было, но Брент махнул ему рукой: сиди, мол. Ему вдруг стало неловко и стыдно за свой менторский тон в разговоре со штурманом.

— Хорошо стреляли, сэр! — на безупречном английском, каким владели все японцы, окликнул его Кенкюся. — Так им и надо, этим якудзам!

Брент благодарно улыбнулся и переступил через высокий порог. В отличие от старшинской кают-компании, центральный пост был переполнен; здесь висел тяжелый запах дизельного топлива и мужского пота, сопутствующий всем старым подлодкам. К счастью, хлорный запах уже испарился. Брент прошел мимо «рождественской елки», установленной в центре поста погружения. Так называется огромный контрольный щит, утыканный красными и зелеными лампочками, показывающими, открыты или закрыты различные клинкеты и клапана прочного корпуса. В настоящий момент «елка» сияла поровну красными и зелеными огнями. Открыты главный впускной клапан РДП,[12] выхлопные патрубки, люк рулевой рубки и вентиляционные люки — как и полагается при движении на поверхности. Но красная лампочка клапана приема забортной воды в цистерне главного балласта горела зловещим светом. Здесь должен быть зеленый, и это каждому известно.