Сумка с приборами болталась, зажатая в волосатой лапище, и у меня каждый раз сердце вздрагивало, когда на поворотах она почти билась о стены.
Административное здание стояло почти у самого въезда (официального, а не для ведьм на березах), так что можно сказать, что я вернулась туда, откуда начала. Меня притащили на второй этаж и впихнули в приемную, где я первым делом сообщила миловидной секретарше:
— Это возмутительно!
Девушка, не отнимая от уха трубки магофона, подняла на меня фиалковые глаза, смерила недоуменным взглядом с головы до ног, прошептала одними губами: «Что это?» — глядя на охранника, а потом помахала рукой в направлении двери — мол, кыш, и вернулась к прерванному разговору.
Разговор был деловой, и я вежливо заткнулась. Охранник тоже не торопился подчиняться недвусмысленному предложению свалить. Так что мы, как две паиньки, тихонечко постояли, дожидаясь, пока секретарша договорит, повесит трубку, а потом в один голос выдвинули обвинения.
— Я буду жаловаться!..
— Поймал на территории…
— …подобное обращение с представительницей…
— …с грудой каких-то железяк…
— …интеллектуальной элиты…
— Цыц! — рявкнул ангелочек неангельским голосом. — Вышвырни ее за ворота и делов! И где ты вообще это дерево откопал?
— Так велено было докладывать лично, если…
— Не сейчас! Там…
— А ну верни мне мои приборы дубина невежественная! — от души завопила я, пока меня не выставили без общения с высоким заводским начальством. А то я знаю этих секретарш, умрут, но к драгоценному боссу без записи не допустят.
— А ну замолчи!
— Это возмутительно! Отвратительно! Это не укладывается ни в какие рамки, не лезет в ворота и вообще! Я обязательно пожалуюсь в…
Та самая волосатая лапища, которая только что меня волокла, зажала мне рот, я попыталась вывернуться, отбиться, но куда там. И в тот момент, когда я уже почти оставила все надежды, дверь начальственного кабинета распахнулась.
— В чем дело? — громыхнул с порога голос и тут же добавил: — Всех уволю! Развели тут бардак!
— Господин Линдельфильд… — начали в один голос секретарша и охранник, на этом я посчитала, что самое важное они сказали, и звонко перебила:
— Господин Линдельфильд, добрый день! Меня зовут Оливия Трейт, я ученый, работала в лаборатории при Ланландском всенаучном университете, мне очень нужно с вами поговорить, поверьте, этот вопрос напрямую касается вашего производства.
Директор завода выпучил медленно наливающиеся кровью глаза и свистящим шепотом рявкнул: «Все вон отсюда!». И я даже не успела удивиться такой неожиданной реакции, как из кабинета донесся еще один голос:
— Линдельфильд, что там происходит?
Голос был мужской, негромкий и, наверное, даже приятный, но по позвоночнику почему-то пробежали холодные мурашки. Было что-то такое в интонации…
Мужчина, стоящий в дверях (может, я поторопилась его директором назначать?), побледнел, резко повернулся и расправил плечи, будто хотел загородить от невидимки творящийся в приемной «бардак». Порыв похвальный, но обреченный на провал. Хвост моей метелки гордо реял над нашими головами и широкоплечие от него явно не спасало.
— Прошу прощения, господин Уолтер. Маленькое недоразумение, я сейчас от него избавлюсь!
Уолтер? Уолтер который «Промышленность Уолтера»?
Так это ведь даже лучше, чем какой-то там директор завода!
И с мыслью, что кроме чувства собственного достоинства мне терять нечего (да и по достоинству, признаться, уже потоптались все, кто только мог), я выхватила у утратившего бдительность охранника свою сумку, поднырнула подмышкой у господина Линдельфильда и под вопль: «А ну стоять!» — оказалась в кабинете…
…с размаху влетев в не пойми откуда взявшийся воздушный щит, в котором я увязла как муха в паутине. Сгустившийся воздух застыл в горле, тело напряглось, пытаясь преодолеть неожиданное сопротивление. Не в силах произнести ни звука, я беспомощно нашарила взглядом человека, сидящего в кожаном кресле за директорским столом, встретилась с серыми, чуть прищуренными глазами, а в следующее мгновение, преграда исчезла так же внезапно, как и появилась. Сила инерции швырнула меня вперед, я не удержала равновесия, упала на колени и закашлялась.
Почти сразу кто-то подхватил меня под локоть, дернул вверх, вынуждая подняться, директорский голос прошипел в ухо: «А ну брысь отсюда, сумасшедшая!», и тут же вслух рассыпался в извинениях, заверениях и этогобольшенеповторениях, а также обещаниях уволить всех причастных.
— Что ей надо? — осведомился сероглазый, и я готова была поклясться в нем звучало не раздражение, а веселое любопытство.
— Понятия не имею, господин Уолтер! Я сейчас же…
— А ну пусти меня, — я в который раз выдернула свою конечность из чужих рук, одернула одежду, сдула с лица прическу, безнадежно испорченную в пылу борьбы за правое дело, поудобнее перехватила сумку с инструментами и наконец-то смогла нормально посмотреть на человека передо мной.
Он сидел, откинувшись на высокую спинку кресла и демонстративно покручивая на пальце тяжелый перстень, наверняка тот самый артефакт, который лишил меня эффектного штурмового появления. (Ладно, настраиваемся на позитив! Даже если появление не вышло штурмовым, менее эффектным оно от этого не стало!) Мужчина лет тридцати, может, чуть больше. Светлые волосы зачесаны назад по последней моде, светлый же костюм человека, явно не принадлежащего рабочему классу, и лицо…
Лицо не то, чтобы было некрасивым. Наверное, даже наоборот, вполне привлекательным. Но это было такое лицо, глядя на которое я испытывала дикое, необузданное, какое-то основанное на первобытных инстинктах желание стукнуть по нему чем-нибудь тяжелым. Например, сковородой. Старой чугунной сковородой с отполированной деревянной ручкой, так уверенно и приятно ложащейся в ладонь.
Это было лицо человека, явно считающего себя выше остальных. Снисходительный прищур глаз и легкая насмешка на губах над сирыми и убогими.
Больше всего я не любила людей, которые считают себя заведомо лучше незнакомого человека. Даже если у них есть на то основания и право! Не любила и все тут, у меня тоже есть право — право кого-нибудь заведомо не любить!
Но, к счастью, вслух мне это озвучивать было не обязательно, а нелюбовь еще не повод не иметь с человеком никаких дел, особенно когда эти дела столь важны.
— Добрый день, господин Уолтер, — произнесла я с достоинством (да-да, тем самым, что пока еще при мне). — Меня зовут Оливия Трейт, я магистр теоретической магии и пришла сюда, чтобы обсудить с вами один очень важный вопрос, касающийся вашего производства. Пожалуйста, выслушайте меня.
Господин Уолтер смотрел на меня, не мигая, как змей. Молчание затягивалось, я уже открыла рот, чтобы продолжить свою речь — а что, если никто не возражает… Но тут промышленник резко произнес:
— И кто же вас пустил?
Я запнулась на словах, уже готовых сорваться с языка. Вопрос совершенно не стыковался ни с тем, что я хотела сказать, ни с тем, что я ожидала услышать.
— Никто, — я против воли чуть вздернула подбородок. — Меня не хотели пускать, и я вошла сама.
— Влетела, — буркнул позабытый охранник, слегка стукнув о пол конфискованной березкой.
Брови господина Уолтера приподнялись, и мне почему-то стало стыдно. Я, кажется, даже немного покраснела, но только сжала губы и попыталась изобразить на лице равнодушное «а что такого?».
— Воспользовалась подручным средством, — вынесла я встречное дипломатичное предложение.
— Вы в курсе, госпожа Трейт, что содеянное является проникновением в частные владения, а следовательно — уголовно наказуемым деянием?
— В курсе! Но то, что мне нужно сделать действительно важно! Давайте вы меня уже выслушаете, а потом решите вызывать полицию или нет?
— Что помешает мне вызвать ее, минуя выслушивание? — хмыкнул Уолтер.
— То, что вам любопытно. Иначе вы бы уже вышвырнули меня вон. Вам интересны и я, и то, что я хочу сказать, и я видела, какие взгляды вы бросали на мою бе… метлу!
