26 апреля, все русское войско расположилось лагерем под стенами крепости, и начались работы для разрушения их. Еще зимою, под надзором Меньшикова, были выстроены в Шлиссельбурге большие лодки; на них были привезены артиллерийские орудия, 12 мортир и 20 больших пушек; небольшая крепость могла быть ими очень скоро разрушена и уничтожена.
В рядах войска нашего был тогда сам Царь, в чине бомбардирского капитана. Во всем без исключения показывал он пример своим подданным; он служил и в сухопутном войске, и во флоте, везде начинал с первых чинов, и все следующие чины получал не иначе, как за какой-нибудь значительный подвиг.
Крепость не была еще взята, но великому Царю с большим нетерпением хотелось видеть невское устье и море. 28 апреля вечером, взяв с собою несколько рот своей гвардии, на шестидесяти лодках он поплыл вниз по течению. Ядра из пушек Ниеншанца сыпались на него градом; но он прошел невредимо.
С этого именно дня можно считать начало истории Петербурга. Тут Царь в первый раз увидел те места, которые впоследствии он так полюбил. Широкая, величественная река, закованная теперь в гранитные набережные, обставленная сплошною стеною домов, тогда привольно катилась в своих отлогих берегах, местами прихотливо заливалась в прибрежное болото, местами отделяла от себя широкий рукав, наполняя водою и без того уже сырые окрестности, и везде скрывала свои берега в высоком тростнике, который вдали незаметно смешивался с ольховыми кустарниками. Но тогда была ранняя весна, и тростник этот был желтый, прошлогодний, вымерзший в течении зимы; на кустарниках не было ни листочка; дальше от воды мелькали белые стволы березы посреди густой, темной зелени елового леса. С каким удивлением Царь должен был видеть по берегам то бедные, то довольно хорошо построенные дома. Но большая часть берегов была покрыта лесом. Было кругом все тихо, не слышно было человеческого голоса, не видно было движения. Только где-нибудь, возле болотистого берега, испуганная стуком весел, вспорхнет пара уток, недавно прилетевших из теплых краев; в другом месте раздастся гоготанье гуся, и вдали, с своим странным криком, поднимутся осторожные журавли.
Вероятно, Петр Великий выходил на берег. Возле невского устья он видел несколько домов и даже деревень, а между жителями попадалось много Русских. До нас дошло несколько имен тогдашних домовладельцев: около берегов Невы в разных местах были Уканова, Кускова и Торкина избы, Одинцов, Севринов и Аришкин дворы; наверное домовладельцы были русские, промышленники, или купцы, а может быть, огородники и рыбаки, которые снабжали овощами и рыбой богатых жителей Невского города. Русских было здесь так много, что они могли даже иметь церковь, против устья Охты, на левой стороне Невы, там, где теперь Смольный Монастырь. Церковь эта, во имя Спаса, была в стенах небольшого шведского укрепления, от которого начиналась дорога в Нарву. Русские жители остались, конечно, на своих местах в то время, когда окрестности Невы, по Столбовскому миру, достались Швеции. С тех пор, до завоевания Невы Петром Великим, прошло только 86 лет и 2 месяца, а Русские и через тысячу лет не приняли бы иноземной веры, обычаев, языка и фамилий.
Кроме Русских, около невского устья было много и Финнов. На Васильевском острове, который назывался Лосьим, была Финская деревня Гирви-саари, или Лосья. Там, где теперь Калинкин мост, около самого взморья, была еще деревня Кальюла. На шведском языке это название означает, что деревня была населена лоцманами, то есть людьми, которых обязанностью было — вводить в невское устье и выводить из него корабли. Положение Кальюлы было так удобно, что сам Петр Великий не нашел лучшего места для постройки своего Подзорного дворца, из которого любил наблюдать, как корабли идут к его любимому городу.
Из Ниенштадта было четыре сухопутные дороги, кроме главного пути — Невою и морем. По правому берегу Невы, была дорога в Выборг; другая — в Кексгольм, через Токсово и Коросари; третья — в Шлиссельбург, который тогда назывался Нотебургом; четвертая в Нарву. Это была главная, торговая и военная дорога. Чтобы на нее попасть из города, переправлялись обыкновенно через Неву на лодках, или на барках. Но в то время, как видел все это Царь, здесь все было тихо и пусто. Между тем, могущественному воображению Царя, может быть, представлялась уже картина большого торгового города: здесь крепость, там сенат; тут адмиралтейство и верфь, и корабли, и лес мачт, и большие дома по берегам, словом, целый Амстердам со всеми каналами…
Вот как наш знаменитый Пушкин рисует в своей поэме «Медный Всадник» то, что было перед глазами и в воображении Царя:
В этой превосходной картине одна ошибка; по берегам были большею частию русские избы, а не чухонские, и некоторые из них вовсе не убоги. Кроме того, в лесу около невского устья было четыре большие дороги и много мелких, проложенных между деревнями и отдельными домиками, деревьев было много рублено на дрова и на постройки; по этому видно, что не было той дикой пустыни, какую описывает Пушкин.
Царь выплыл на взморье, осмотрелся, не видал ни одного неприятельского корабля, ночевал под открытым небом на Гутуевском острове, который тогда назывался Кустарным, Витса-саари, оставил там три гвардейские роты для защиты невского устья, в случае нападения с той стороны, и воротился на другой день в лагерь.
Фельдмаршал Шереметев, узнав, что в Ниеншанце очень слабый гарнизон, не хотел понапрасну убивать множество людей, и потому приказал предложить коменданту — сдаться. Но тот надеялся или на неопытность русских в военном деле, или на то, что к нему подоспеет помощь, и отвечал, что будет защищаться до последней крайности. В ответ на это, ядра наши посыпались в крепость; Шведы начали отстреливаться, и страшная пушечная пальба продолжалась всю ночь. В Неве, против Смольного монастыря, вероятно, до сих пор еще лежат наши ядра, перелетавшие через Ниеншанц.
Неприятельский комендант увидел наконец, что ему нет никакой возможности держаться и сдался. 1-го мая Преображенский полк, в рядах которого был тринадцатилетний Царевич Алексей Петрович, с торжеством вошел в завоеванную крепость. Гарнизон был невелик, но крепость было трудно взять: военных снарядов было в ней много, между прочим 78 пушек и мортир; она была построена очень хорошо из камня. На постройку первого каменного дома, принадлежавшего графу Головкину, кирпич был взят из разрушенного Ниеншанца. Потом еще много домов построено из остатков той же крепости, и до сих пор еще существуют на Охте следы ее развалин.
Царь был очень доволен этим завоеванием, пышно праздновал победу, и вдруг, среди самого торжества, 2 мая, вечером, от гвардейских рот, оставленных на Кустарном острове, для наблюдения моря, получил донесение, что на взморье показался неприятельский флот. Положение Царя и его войска было очень опасно: у нас не было не только флота, но и ни одного корабля; не имея никакой возможности удержать неприятеля, мы легко могли потерять то, что завоевали. К счастию, однако же неприятель не знал, что русские уже в Ниеншанце, и, ничего не подозревая, возвестил о своем приходе двумя пушечными выстрелами. Царь очень хорошо знал, что это условные знаки; ему надо было выиграть время, чтобы как можно лучше приготовиться, надо было как можно долее держать неприятеля в заблуждении, и потому он приказал отвечать с крепости двумя такими же выстрелами. Так прошло три дня. Пятого мая наши отряды, спрятанные около взморья в лесу, в кустарнике, в избах, приметили, что от флота идет к берегу шлюпка с вооруженными людьми. Притаившись, наши выжидали, что бы Шведы вышли на землю, тотчас окружили их и захватили в плен. В то же время два неприятельские корабли выдвинулись вперед и стали у самого входа в устье Невы. Тогда Царь, не забывая своего чина бомбардирского капитана, вытребовал себе у фельдмаршала приказание напасть на эти корабли, или, как тогда говорили, произвести, над ними поиск. 6 мая, вечером, Царь, с двумя гвардейскими полками, на 30 лодках, остановился в узком протоке Невы, неподалеку от неприятельских кораблей, так однако же, что наших вовсе не было видно.
