На следующий день лагерь крестоносцев был окружен бесчисленными силами мусульман. Битва возобновилась с прежней яростью. Людовик появлялся всюду, где было опасно; «греческий огонь» опалил ему одежду и сбрую его коня, сам он едва держался в седле от усталости, но ничто не могло его остановить. И снова победа осталась за французами – но это была, как и накануне, только моральная победа, поскольку все преимущества остались за врагом, и французам теперь приходилось думать не о египетской столице, а о том, как выбираться из-под Манзураха.
В последующие недели сарацины перестали беспокоить крестоносцев атаками. Завершив окружение их лагеря, изолировав от связей с Дамиеттой и остальным миром, они предоставили поле боя голоду и болезням, которые ежедневно выводили из строя тысячи французов. Отчаяние постепенно овладевало и командирами, и солдатами; теперь только и думали, что о скорейшем заключении мира. Начались переговоры с новым султаном, Альмодамом. Было предложено возвратить мусульманам Дамиетту; взамен крестоносцы требовали беспрепятственного прохода и уступки Иерусалима. Альмодам согласился на эти условия, но потребовал, чтобы в качестве гарантии был выдан заложником сам Людовик Святой. Король был согласен на все, но бароны и рыцари заявили, что охотнее примут смерть, чем отдадут в залог своего монарха. Переговоры были прерваны.
Дальше пошли самые печальные дни в истории этого неудавшегося похода. Посадив на корабли женщин, детей и больных, остальная армия решила пробиваться посуху. Королю предложили сесть на корабль легата, но Людовик, больной и измученный, категорически отказался, решив разделить участь своего воинства. Ночью, думая темнотой ослабить бдительность неприятеля, соблюдая все предосторожности, пустились в торный путь. Но ослабить бдительность мусульман не удалось. Отступление вскоре превратилось в беспорядочное бегство, беглецов травили, словно зайцев, и когда рассвело, уже почти все крестоносцы либо оказались в руках сарацин, либо погибли от их мечей. Тем, кто спускался по Нилу, пришлось пострадать не меньше: сарацины стерегли их вдоль реки и всех или потопили, или убили, или забрали в плен; одному лишь кораблю легата удалось достичь Дамиетты.
Король и маленький арьергард, который он возглавлял, к изумлению мусульман, все еще сопротивлялись; но наконец и этот крошечный островок французов исчез во вражеской пучине: Людовик, его братья и все, кто сражался бок о бок с ними, были заключены в оковы, а орифламма и другие знамена стали победными трофеями мусульман.
Пленники были отведены в Манзурах и размещены в разных домах; простых же рыцарей заключили в обнесенный кирпичными стенами двор, вместивший до десяти тысяч человек. Людовик переносил плен с истинно христианским смирением; из всех своих богатств он спас только книгу псалмов и теперь почерпывал в ней свою философию и душевную стойкость. Ему предложили свободу с условием возвращения Дамиетты и всех других городов, находившихся под властью христиан. «Христианские города Палестины мне не принадлежат, – ответил король. – Что же касается Дамиетты, то сам Бог предал ее в руки христиан, и я не могу располагать ею». Ему стали грозить страшной казнью, но он и тут остался непоколебим. Султан попытался добиться от баронов того, в чем отказал их повелитель; но те, кто еще недавно едва признавали власть Людовика, теперь словно бы жили его мыслью и его волей – все они пренебрегли увещеваниями и угрозами сарацинов. Что же касается рядовых пленников, скученных на тесном пространстве одного двора и не надеявшихся на выкуп, то от них не требовали уступки городов, но заставляли отступиться от своей веры; каждую ночь их выводили по двести-триста на берег Нила, и те, кто проявлял упорство, погибали под ударами мечей, а трупы их уносила река. Ничто так не угнетало короля, как эти страдания его воинов; поэтому он предложил уплатить выкуп за всех бедняков и получить собственную свободу после всех остальных; подобно тому как он оставался последним на поле боя, он пожелал последним выйти из плена у врагов.
В Дамиетте страдали не меньше, чем в Манзурахе; страх и уныние царили в городе. У королевы Маргариты родился сын, которого назвали Тристаном[15]. Больное воображение королевы представляло то супруга, терзаемого сарацинами, то неприятелей, овладевающих городом; она приказала рыцарю-охраннику поклясться, что он убьет ее, если сарацины овладеют городом.
Проходили месяцы. Уже Нил, оросив поля, вернулся в свое русло, а король французский со своим войском все еще пребывал в плену. Наконец султан Альмодам заговорил о мире. Теперь у Людовика требовали четыреста тысяч солидов и возвращения Дамиетты. «Я готов отдать город за мое освобождение, а четыреста тысяч солидов за освобождение всех пленников», – ответил монарх. На этом и порешили.
На четырех больших галерах, которые должны были спуститься по Нилу, разместились бароны и рыцари. Султан выехал еще до них и поджидал пленников в Серензаке, в деревянном дворце, специально выстроенном, чтобы отпраздновать заключение мира. Сюда прибыли эмиры из Сирии, чтобы поздравить султана с победой, халиф Багдада также прислал своих послов; все мусульмане благословляли его как спасителя ислама. Молодой султан упивался всеобщими восхвалениями и грубой лестью, не подозревая, что зависть подготовила против него заговор и что часы его сочтены. Во время пира, устроенного в честь вождей, несколько мамелюков[16] вдруг бросились на султана с обнаженными мечами. Альмодам пытался бежать, но его настигли близ Нила, и здесь, на виду у галер с французскими пленниками, его пронзил меч убийцы. Вслед за тем множество мамелюков, вооруженных мечами, повскакивали на галеры, где находились король и знать, и стали грозить им немедленной смертью. К счастью, пока это были только угрозы. Несколько дней положение оставалось неопределенным, затем победители перезаключили договор с королем на условиях немедленной сдачи Дамиетты и предварительной уплаты части выкупа. Но даже и после этого жизнь пленников продолжала висеть на волоске. Подбадриваемые выкриками толпы, многие мамелюки считали, что всех франков следует перебить, и только жадность к деньгам отвела этот страшный замысел. Галеры были проведены к Дамиетте, отданной мусульманам, Людовик уплатил сумму, обещанную по договору, получил свободу, и 14 мая со своим семейством и немногими рыцарями высадился у Птолемаиды.
На Западе долгое время не знали о происходящем – все были убеждены, что Египет покорился крестоносцам. Когда во Франции появились первые слухи о пленении короля, тех, кто их разносил, арестовали и предали казни. Когда же истина стала общеизвестна, всеми овладело отчаяние. Папа разослал государям письма, полные печали, выразил соболезнование королеве Бланке, и отправил письмо Людовику, призывая его к мужеству и терпению. Не желая отставать от врага, Фридрих II, в свою очередь, отправил на Восток послов, ходатайствуя об освобождении короля и его воинов. Даже Испания, занятая войной с сарацинами, заволновалась, и король Кастильский поклялся отправиться на Восток для отмщения за удары, нанесенные делу Христа.
Первой заботой Людовика по прибытии в Птолемаиду была судьба его товарищей по плену, оставшихся в Египте. Он немедленно отправил в Каир причитавшийся долг, но взамен получил только четыреста пленников. Одновременно прибыло послание из Франции от королевы-матери; Бланка умоляла короля немедленно вернуться на родину, в то время как палестинские христиане умоляли его остаться с ними. Раздираемый противоположными чувствами, король, вопреки требованиям баронов, все же решил, что его долг – остаться на Востоке до полного освобождения французов, томившихся в плену у мамелюков. Это решение огорчило многих соратников короля, не желавших долее терпеть затянувшуюся одиссею; они, в том числе оба брата Людовика, покинули Птолемаиду и вернулись во Францию. Король поручил им отвезти письмо к соотечественникам, повествующее о победах и несчастьях крестоносцев, призывая оказать помощь Святой земле. Письмо это, впрочем, не имело успеха.
