Дженни выпрыгнула из машины первой. В Крэнстоне у Дженни проявились какие-то странные инстинкты, и она стала похожа на маленького прыткого кузнечика. Когда же на крылечках поняли, кто моя пассажирка, раздался единодушный приветственный клич. Услышав эти крики восторга по поводу прибытия Дженни, я засмущался и чуть было не остался в автомобиле. Увы, ведь я даже отдаленно не напоминал гипотетического Оливеро Барретто!

— Эй, Дженни! — смачно крикнула какая-то матрона.

— Эй, миссис Каподилупо! — завопила в ответ Дженни.

Я выкарабкался из машины, и все тут же уставились на меня.

— Эй, а это кто? — заорала миссис Каподилупо. Не очень-то тут церемонятся…

— Да так, кое-кто! — прокричала Дженни в ответ. И это удивительным образом повлияло на мою уверенность в себе.

— Ну и ладно! — взревела миссис Каподилупо. — Но вот девчонка рядом с ним — это кое-что!

— Он знает, — ответила Дженни. Затем она повернулась, чтобы удовлетворить любопытство соседей по другую сторону улицы. — Он знает, — сообщила она целой ораве своих вновь прибывших болельщиков.

Она взяла меня за руку и, словно вводя в рай, повлекла по ступенькам к дому номер 189-а по улице под названием Гамильтон Авеню.

…Момент был неловкий.

Я просто стоял, а Дженни сказала:

— Это мой отец.

И Фил Кавиллери, крепко сбитый (приблизительно: рост 5 футов 9 дюймов, вес 165 фунтов) пятидесятилетний обитатель Род-Айленда, протянул мне руку. Рукопожатие у него было сильное.

— Здравствуйте, сэр.

— Фил, — поправил он меня. — Меня зовут Фил.

— Фил, сэр, — повторил я, продолжая сжимать ему руку.

Момент был ужасный. Потому что, едва отпустив мою руку, мистер Кавиллери повернулся к своей дочери и завопил:

— Дженнифер!

Какую-то долю секунды ничего не происходило. А потом они начали обниматься. Крепко. Очень крепко. Раскачиваясь туда-сюда. Все, что мистер Кавиллери говорил далее, сводилось к повторению (теперь очень тихому) имени дочери: «Дженнифер». А все, что могла сказать в ответ его дочь, оканчивающая с отличием Рэдклифф, составляло тоже одно слово: «Фил».

Несомненно, я был здесь третьим лишним.

В тот день меня выручило мое приличное воспитание. Сколько раз мне читали лекции о том, что нехорошо разговаривать с набитым ртом. Фил и его дочка прямо-таки сговорились держать мое ротовое отверстие набитым, и я в полном молчании поглотил рекордное количество итальянских пирожных. После этого я пустился в долгие рассуждения, подвергая съеденное сравнительному анализу (а съел я, боясь обидеть хозяев, по две штуки каждого сорта — к восторгу обоих Кавиллери).

— С ним все о'кэй, — сказал Фил Кавиллери своей дочери.

Что бы это могло значить на этот раз? Мне не нужно было объяснять значение слова «о'кэй», я просто хотел знать: которое из моих немногочисленных и тщательно продуманных действий снискало мне эту вожделенную оценку?

Может, я удачно похвалил пирожные? А может быть, понравилось мое рукопожатие? Что именно?

— Я же говорила тебе, что с ним все о'кэй. Фил, — сказала дочь мистера Кавиллери.

— О'кэй-то о'кэй, — произнес ее отец, — но я должен был убедиться в этом. И я убедился. Оливер?.. Теперь он обращался ко мне.

— Да, сэр?

— Фил.

— Да, Фил, сэр?

— С тобой все о'кэй.

— Спасибо, сэр. Я очень тронут. Честное слово. Вы же знаете, как я отношусь к вашей дочери, сэр. И к вам, сэр…

— Оливер, — перебила меня Дженни, — да кончай ты лепетать как недоделанный…

— Дженнифер, — оборвал ее мистер Кавиллери, — ты могла бы воздержаться от сквернословия! Все-таки этот сукин сын — наш гость!

За обедом (оказалось, что пирожные — всего лишь закуска) Фил всерьез пытался поговорить со мной сами-знаете-о-чем. Ему в голову пришла совершенно сумасшедшая мысль: способствовать урегулированию отношений между Оливерами III и IV.

— Давай я ему позвоню и поговорю с ним, как отец с отцом, — просил он меня.

— Ну, Фил, это же бесполезная трата времени.

— Но я не могу спокойно видеть, как родитель отрекается от собственного ребенка, не могу!

— Да, но ведь я тоже отрекаюсь от него, Фил.

— Чтобы я больше от тебя этого не слышал. — Он начинал сердиться по-настоящему. — Отцовскую любовь надо беречь и уважать. Это большая редкость.

— Особенно в моем семействе, — заметил я. Дженнифер хлопотала, то подавая, то унося что-нибудь со стола, и поэтому в нашем разговоре почти не участвовала.

— Ну-ка, набери его номер, — повторил Фил. — Сейчас я этим займусь.

— Нет, Фил. Между мной и моим отцом полное охлаждение.

— Э, Оливер, он оттает, можешь мне поверить, как только придет время идти в церковь…

В эту минуту Дженни, расставлявшая десертные тарелочки, произнесла коротко и зловеще:

— Фил…

— Да, Джен?

— Насчет церкви…

— Да?

— М-м… мы к этому не очень-то хорошо относимся, Фил.

— Да ну? — удивился мистер Кавиллери. И затем, вероятно, придя к неправильному выводу, он начал извиняться передо мной. — Я… хм-хм… не имею в виду обязательно католическую церковь, Оливер. Я имею в виду, что мы католики, — Дженнифер, конечно, говорила тебе. Но я имею в виду твою церковь , Оливер. Могу поклясться, что Господь Бог благословит ваш союз в любой церкви.

Я посмотрел на Дженни, которая, по-видимому, не смогла разъяснить своему отцу по телефону нашу точку зрения на этот жизненно важный вопрос.

— Оливер, — объяснила она, — я не могла вывалить на него еще и это.

— Вы о чем? — спросил неизменно любезный мистер Кавиллери. — Валите, детки, валите. Валите на меня все, что у вас в голове.

— Речь идет о Божьем благословении, Фил, — пояснила Дженни, отводя взгляд.

— Ну, Джен, дальше?.. — произнес Фил, опасаясь худшего.

— Ну, понимаешь, Фил, мы относимся к этому вроде как негативно, — объяснила Дженни и с мольбой посмотрела на меня.

Я постарался приободрить ее взглядом.

— К Богу? К Богу вообще? Дженни кивнула.

— Можно, я объясню, Фил? — спросил я.

— Пожалуйста, Оливер.

— Никто из нас двоих не верит в Бога, Фил. А лицемерами мы быть не хотим. Я думаю, он принял сказанное только потому, что оно исходило от меня. Дженни он мог бы, наверное, ударить. Но теперь он был третьим лишним и даже не решался поднять на нас глаза.

— Хорошо, — проговорил он после довольно долгого молчания, — могу я хотя бы узнать, кто совершит этот обряд?

— Мы сами, — ответил я.

После новой длинной паузы он повторил: «Хорошо», — и обратился ко мне, поскольку я собирался сделать карьеру в области юриспруденции, с вопросом: а будет ли такой брак — как бы это выразиться — законным? Дженни рассказала ему, что тот обряд, о котором идет речь, будет совершен под присмотром капеллана унитарной церкви колледжа («А-а, капеллана», — пробормотал Фил), но суть церемонии заключается в том, что мужчина и женщина сами обращаются друг к другу.

— Неужели и невеста говорит? — Почему-то именно это окончательно добило его.

— Филипп, — поинтересовалась его дочь, — а ты себе можешь представить ситуацию, в которой я бы промолчала?

— Нет, детка, — ответил он, с трудом улыбнувшись. — Думаю, ты всегда найдешь, что сказать.

Когда мы возвращались в Кембридж, я спросил Дженни, как, по ее мнению, прошла встреча.

— О'кэй, — сказала она.

Мистер Уилльям Ф. Томсон, заместитель декана Гарвардской Школы Права, не мог поверить своим ушам.

— Я правильно вас понял, мистер Бэрретт?

— Да, сэр. — Мне было трудно в первый раз произнести это. И повторить тоже было не легче. — В следующем году мне нужна стипендия, сэр.

— Неужели?

— Именно поэтому я здесь, сэр. Ведь вы же распоряжаетесь финансовой помощью, не так ли, декан Томсон?

— Да, но все это так странно… Ваш отец…

— Он здесь ни при чем, сэр.

— Простите? — Декан Томсон снял очки и начал протирать их своим галстуком.