Любовь к таким крупным суммам заставила его в этот период заинтересоваться и различными источниками пополнения партийной кассы; именно в это время им был выдвинут план печатания для этой цели фальшивых денег, — план, который не получил движения не из-за отсутствия у Азефа доброй на то воли (Переговоры по этому вопросу Азеф вел с А. С. Турба (расстрелян в сентябре 1918 г. большевиками в Вологде вместе с рядом других социалистов-революционеров), который был хорошим специалистом типографского дела и в тот период руководил легальными типографиями партии.).
Работе этого рода Азеф отдавался с большим усердием, — хотя и без большой пользы для партии. Но для всех было ясно, что она — только временное для него занятие и что на очереди стоит вопрос о возвращении его к его «главной специальности», — к боевой деятельности.
Общее политическое положение с каждым днем становилось все более и более безотрадным. Реакция праздновала свою полную победу. Все надежды на то, что правительство пойдет на уступки хотя бы умеренно-либеральным слоям общества были окончательно изжиты. Вслед за делом о «заговоре на царя», — с тою же целью подготовки разгона Госуд. Думы, — было создано дело о «заговоре социал-демократической фракции» этой Думы, которую обвиняли в том, что она якобы подготовляла вооруженное восстание. На этот раз основание для разгона Думы было признано достаточным и 16-го июня 1907 года она была распущена. Одновременно был изменен избирательный закон, — в направлении отстранения демократических слоев населения от участия в выборах членов Государственных Дум. Параллельно росли репрессии.
Гершуни, который немедленно же после своего возвращения в ряды партии начал вести кампанию за необходимость основное внимание сосредоточить на террористической борьбе, встречал все больше и больше сочувствия. Он доказывал, что пришло время для нападения на «центр всех центров», т. е. на самого царя, личная роль которого теперь уже ни для кого не представляла тайны.
Принципиальный вопрос о необходимости отмены старого решения и о признании допустимости выступления против царя в Центральном Комитете партии социалистов-революционеров формально поставлен был немедленно же после разгона второй Государственной Думы. Обсуждался он на собрании, которое состоялось в Финляндии, — кажется, в Выборге. Это собрание не было многолюдным. Наверняка на нем присутствовали Натансон, Гершуни, Чернов, Азеф, — возможно, также и Ракитников с Авксентьевым. Заседание, как обычно тогда бывало, вел Натансон. Он тоже считал, что вопрос о цареубийстве назрел и во время предварительных разговоров на эту тему высказывался в положительном смысле, — за то, что партия должна взяться за это дело. Но теперь, считая необходимой крайнюю осторожность при решении ответственного вопроса, он взял на себя функции противника цареубийства и пытался подыскивать аргументы, которые могли бы говорить против такого выступления. Заседание превратилось главным образом в диалог между ним и Гершуни. Со щепетильной осторожностью Натансон перебирал все те доводы, которые заставляли партию в прошлом быть против цареубийства: вера крестьян в «царя-батюшку», настроение колеблющихся элементов, настроения в армии, опасения дать выигрышный козырь в руки реакции… Но в ответ на каждое его замечание Гершуни приводил целый ряд фактов, которые свидетельствовали, что все эти доводы, столь веские еще в недавнем прошлом, теперь потеряли всякое значение. и с запальчивой страстностью доказывал, что после опыта восстаний 1905 г. и двух Дум есть аргументы только за цареубийство, но нет ни одного против.
Чернов все время секундировал Гершуни, полностью поддерживая его. С ними были и все остальные участники собрания, — если таковые имелись. Натансона во всяком случае никто не поддерживал.
Азеф активного участия в прениях не принимал и только изредка бросал реплики в поддержку Гершуни. Общее мнение его было известно: в это время он не скрывал своего «глубокого убеждения, что только цареубийство может изменить создавшееся политическое положение, неудержимо развивавшееся в сторону реакции» (Н. И. Ракитников).
Его положение вообще было очень сложным. Он знал, что когда говорят о «походе на царя», то все имеют в виду его, как бесспорного кандидата на ведение этого предприятия. Об этом ему все время твердил Гершуни, который даже усилившиеся подозрения против Азефа приводил в качестве довода в пользу своего предложения: дело против царя, успешно проведенное Боевой Организацией под руководством Азефа, заставит замолкнуть всех обвинителей и с полной наглядностью покажет, как глубоко ошибочны, даже преступны были их подозрения.
И в то же время Азеф, — в этом нет никакого сомнения, — ясно понимал всю специальную опасность этого дела для него лично. Проектируемый поход против царя в создавшейся обстановке не мог не быть последним в его многолетней двойной игре: если он допустит убийство царя, то его погубит полиция; если покушение не удастся, тогда подозрения революционеров превратятся в уверенность. Он стоял как на распутье: направо поедешь — коня потеряешь, налево свернешь — самому не быть живу… И, тем не менее, двигаться вперед было необходимо: с одной стороны, его тянул Гершуни; а с другой, — в ту же сторону, хотя, конечно, и по совершенно иным мотивам, — подталкивал Герасимов.
Последний, по его рассказам, был подробно информирован Азефом о положении вопроса с царем. Специально совещался с ним Азеф и перед только что описанным решающим заседанием Центрального Комитета. Общие инструкции, которые Герасимов дал Азефу, сводились к следующему: Азеф должен был, — если это не вредило его положению в партии, — пытаться мешать положительному решению вопроса о цареубийстве (никаких попыток в этом направлении, — как видно из уже сказанного, — Азеф делать и не пытался); в случае же, если вопрос о цареубийстве будет решен в положительном смысле, Азеф должен был взять это дело в свои руки, чтобы изнутри парализовать работу восстанавливаемой Боевой Организации.
Заседание Центрального Комитета закончилось так, как оно и должно было при создавшемся положении закончиться: единогласно было признано, что вопрос о цареубийстве назрел и что партия должна взять на себя его организацию; для этого, конечно, должна была быть восстановлена Боевая Организация. Так как для этого последнего требовалось проведение предварительной работы, то окончательное вынесение решения по этому вопросу было отложено на осень.
Вскоре после этого заседания, — уже в начале июля 1907 г., — Азеф и Гершуни выехали заграницу.
Своим пребыванием там они воспользовались для ряда переговоров по вопросу о восстановлении Боевой Организации. Важнейшим этапом среди них были переговоры с Савинковым, имевшие место в конце августа в Швейцарии. Инициатива их принадлежала Азефу. Гершуни вообще очень невысоко ценил Савинкова, которого он впервые увидел заграницей в самом начале 1907 г. «Я не знаю, чем он был, говорил он тогда же Чернову, — я видел лишь, чем он стал. Мы можем считать, что его нет». Так оценивая Савинкова, Гершуни, — естественно, — не мог быть горячим сторонником привлечения его к руководящей работе в Боевой Организации. Мнение самого Азефа о Савинкове по существу было немногим лучшее, чем мнение Гершуни. Его непригодность для руководящей работы в терроре Азеф превосходно видел. «Павел Иванович (псевдоним Савинкова), — говорил он в доверительных беседах, — чересчур импрессионист, чересчур невыдержан для такого тонкого дела, как руководство террором». И, тем не менее, именно Азеф настаивал на том, чтобы были сделаны все усилия для привлечения Савинкова. У него были специальные причины для этого: выступая в трудный поход, где опасности грозили ему со всех сторон, он хотел иметь около себя человека, проницательности которого он мог не опасаться и на преданность которого он мог полностью положиться.
Переговоры с Савинковым не были успешными и вообще носили очень своеобразный характер: Савинков обеими ногами стоял на почве тех взглядов, которые ему за год перед тем внушил Азеф. Он искренне принял за чистую монету все те соображения о невозможности для террористов при старых методах работы преодолеть полицейскую охрану, которые ему были внушены согласованными усилиями Азефа и Герасимова, — и теперь только поражался непоследовательности Азефа, так быстро изменившего свою точку зрения. Положение Азефа в этом споре было не особенно завидным: Савинков все время бил его его же собственными аргументами, — и не удивительно, что от деловых доводов по существу Азефу весьма быстро пришлось отступить на заранее у него заготовленные позиции соображений «морального порядка». Не имея возможности спорить против своих же собственных аргументов о том, что террор при старом уровне боевой техники не может быть успешным, он с особой силой настаивал на том, что «долг террориста при всяких обстоятельствах и при всяких условиях работать в терроре»; что особенно повелительным этот долг становится в периоды, подобные тому, который переживала Россия в тот момент разгула реакции, когда даже неудавшееся покушение имело бы моральное значение, показывая, что в стране еще не умер дух протеста. Именно поэтому Азеф звал делать новые террористические попытки, как бы ничтожны не были шансы на практический успех.
