Когда упырица прыгнула наконец, цепь свистнула в воздухе, извилась, как змея, в мгновение ока опутала плечи, шею и голову чудовища. Упырица повалилась на пол, душераздирающе вереща. Каталась по полу и ужасно рычала — то ли от ярости, то ли от жгучей боли, причиняемой ненавистным серебром. Геральт был доволен — теперь он при желании мог и прикончить бестию без хлопот. Но меча он не вынул. Пока что упырица не казалась ему неизлечимой. Он держался на безопасном расстоянии и, не спуская глаз с бившегося на полу существа, глубоко дышал, концентрируя волю.

Цепь лопнула вдруг, серебряные звенья дождем брызнули во все стороны, зазвенели по каменным плитам пола. Ослепленная ненавистью упырица с воем ринулась на ведуна. Геральт спокойно ждал, взметнул правую руку и вычертил знак Аард.

Упырица отлетела назад, словно ее ударили молотом, но на ногах удержалась, оскалилась, нацелила когти. Ее волосы встопорщились, зашевелились, словно под ветром. С трудом, мелкими шажками, но она продвигалась вперед, к ведуну.

Геральт впервые почувствовал беспокойство. Он и не рассчитывал, что Аард, один из простейших знаков, полностью парализует чудовище, но и не ожидал все же, что бестия так легко справится со Знаком. Удерживать Знак долго ведун не мог: это истощило бы его силы — а упырица уже в десяти шагах! Он одним движением ладони убрал Знак, прыгнул вбок. Как он и рассчитывал, не ожидавшая того упырица по инерции метнулась вперед, потеряла равновесие, кувыркнулась по полу и скатилась вниз по лестнице, ведущей в гробницу. Оттуда раздался злобный вой.

Чтобы выиграть время, Геральт метнулся по лестнице на второй этаж, на галерею. Он не достиг еще середины, а упырица уже выползала из склепа, похожая на черного огромного паука. Ведун подождал, пока она взбежит следом за ним, потом через перила спрыгнул вниз. Упырица обернулась и вдруг одним прыжком преодолела разделявшие их десять метров. Вновь пируэт, но на сей раз увернуться ему не удалось — когти вцепились в кожаный кафтан рива. Но сильный удар в лицо опрокинул ее. Геральт, чуя вскипавшую в нем ярость, откинулся назад и пинком окончательно свалил бестию.

Такого рыка он еще не слышал. Штукатурка посыпалась с потолка.

Упырица вскочила, ее трясло от ненависти и жажды крови. Геральт ждал. Потом вынул меч и пошел на нее, крутя клинком, следя, чтобы замахи меча не совпадали с ритмом его шагов и движений. Упырица медленно приближалась, не сводя взгляда со светлой полосы клинка.

Геральт застыл, подняв меч. Упырица тоже встала. Ведун медленно очертил мечом полукруг, шагнул в сторону бестии. И еще шаг. Он прыгнул, крутя мечом над головой.

Упырица скрючилась, прыгнула в сторону. Геральт одним прыжком оказался рядом, меч сверкнул в его руке. Глаза ведуна разгорались зловещим блеском, сквозь стиснутые зубы вырывался хриплый рык. Упырицу отбросило назад; ненависть, злоба, мощь нападавшего волнами накатывались на нее, проникая в мозг, во все члены. Неизвестные ей доселе ощущения вызывали дикую боль, она завопила тоненько, жалобно, крутнулась на месте и в панике метнулась прочь, в мрачные лабиринты дворцовых коридоров.

Геральт, весь дрожа, стоял посередине огромного зала. Один-одинешенек. Так долго длившийся танец на краю пропасти, этот сумасшедший, ужасный балет наконец позволил риву обрести желаемое — ведун проник в сознание врага, средоточие ее воли. Злой, болезненной воли, придававшей чудовищу силы. Дрожь пробирала, когда Геральт осознавал суть этого зла и вызывал в себе столь же злую мощь, направляя ее против чудовища. Никогда еще он не встречал столь сильной ненависти и кровожадного безумства, даже у василисков, этим как раз печально славившихся.

Тем лучше, подумал он, направляясь ко входу в гробницу, черневшему в полу огромной лужей. Тем лучше, тем сильнее был удар, пришедшийся по ней самой. Тем длиннее ему выпадает передышка, пока бестия не опамятуется, — ведун сомневался, что у него хватит сил на второй такой удар. Действие эликсира слабеет, а до рассвета далеко. Но в гроб упырица вернуться не должна — иначе все труды пропадут даром.

Он спустился по лестнице. Гробница была небольшая, там стояли всего три каменных саркофага. У ближайшего наполовину сдвинута крышка. Геральт достал из-за пазухи флакон, быстро осушил его и забрался в саркофаг. Как ведун и ожидал, он был рассчитан на двоих — мать и дочь.

Крышку он задвинул, лишь заслышав рык упырицы. Лег навзничь возле мумии Адды, на внутренней поверхности крышки начертил мелом знак Ярден. Положил меч на грудь, поставил рядом маленькие часы, наполненные фосфоресцирующим песком. Скрестил руки. Сотрясавшего дворец рычания упырицы он уже не слышал. Ничего больше не слышал — брали свое вороний глаз и чистотел.

Когда Геральт открыл глаза, весь песок в часах пересыпался вниз — это означало, что он проспал дольше, чем рассчитывал. Ведун прислушался — ни звука. Все его чувства вновь стали чувствами обычного человека.

Он сжал меч, пробормотал заклинание и чуть-чуть сдвинул крышку саркофага. Тишина.

Тогда он сдвинул крышку, сел, осторожно высунул голову. В гробнице было темно, однако ведун знал, что снаружи наступил день. Он высек огонь, разжег крохотный каганец, поднял его, и по стенам заколыхались диковинные тени. Никого.

Ведун выбрался из саркофага, продрогший, разбитый, оцепеневший. И увидел ее. Она лежала навзничь у саркофага, обнаженная, без сознания, руки закинуты за голову.

Она вовсе не выглядела красавицей. Щупленькая, с маленькими острыми грудями, вся в грязи. Светло-рыжие волосы закрывали ее до пояса. Ведун поставил каганец рядом, склонился над ней, потрогал. Губы бледные, на щеке огромный кровоподтек — след его удара. Геральт снял перчатку, отложил меч, бесцеремонно задрал ей пальцем верхнюю губу. Самые обычные зубы. Хотел посмотреть ногти, стал нащупывать ее ладонь в копне спутавшихся волос. И тут увидел — глаза у нее открыты. Поздно!!

Она вцепилась ему ногтями в шею, и кровь залила лицо ведуна. Взвыла, целясь другой рукой в глаза. Ведун рухнул на нее, ловя ее запястья, прижимая к полу. У самых его глаз щелкнули зубы — уже нечеловеческие. Геральт ударил ее головой в лицо, прижал крепче. Прежней силы у нее уже не было, и она бессильно извивалась, плюясь кровью — его кровью! Кровь уходила быстро. Времени не было. Ведун выкрикнул заклинание и впился зубами ей в шею под самым ухом. Стискивал зубы, пока нелюдской вой не сменился тонким, отчаянным криком, перешел в рыдания — обычный плач обиженной девочки.

Геральт отпустил ее, она упала без сознания, и ведун поднялся на колени, выхватил из нарукавного кармана кусок полотна и зажал им шею. Нащупал меч, приставил лезвие к ее горлу, осмотрел ее ладони. Ногти были грязные, сломанные, окровавленные… но человеческие. Несомненно.

Ведун с трудом поднялся на ноги. Сверху в гробницу проникал свет — там, наверху, уже наступило влажное серое утро. Ведун двинулся к лестнице, но пошатнулся, тяжело опустился на ступеньку. Полотно промокло насквозь, кровь широким ручьем ползла по рукаву. Он распахнул кафтан, рвал в клочья рубашку, зажимал шею, знал, что времени нет, что обморок близок…

Он успел стянуть лоскут узлом. И потерял сознание.

На том берегу озера, в Стужне, петух растопырил крылья и, ежась от утренней сырой прохлады, прокричал в третий раз.

Он открыл глаза, увидел беленые стены, потолок своей комнатки над кордегардией. Шевельнул головой и застонал от боли. Шея была перевязана умело, на совесть, толстым слоем бинтов.

— Лежи, чародей, — сказал Велерад. — Лежи, не дергайся.

— Мой… меч…

Велерад покрутил головой:

— Ну да. Важнее всего, понятно, — твой серебряный чародейский меч. Он тут, не беспокойся. И меч тут, и твой узел из камина. И три тысячи оренов. Ладно, молчи. Это я — старый дурак, а ты — мудрый ведун. Фолтест нам это два дня талдычит.

— Два…

— Ага. Два дня. Неплохо она тебе шею раскроила. Много крови потерял. На счастье, мы помчались во дворец сразу после третьих петухов. В Стужне этой ночью никто не спал. Где тут! Вы там такой тарарам устроили! Ничего, что я тут болтаю?