Через пару кварталов, проходя мимо хвоста своей старой очереди, он украдкой кивнул заспанному Ерминку. Тот, не прерывая разговора, подмигнул ему в ответ.

План подпольного комитета по освобождению Ивана-царевича начинал действовать.

Вечером комитетчики собрались на втором этаже одного из трактиров мастера Вараса. На этот раз собирались тайно, говорили тихо, пили мало – Серый объявил сухой закон до окончания операции. Возражений не было. Гарри не в счет.

– Все идет как по писанному, – докладывал сеньор Гарджуло. – В общей сложности наша труппа побывала сегодня в сорока очередях. И только в одной Кастелло за его слова чуть не побили. Порвали костюм.

– Сторонники Шарлеманя-Томаса?

– Что он такого сказал?

– Он сказал, что при Шарлемане Шестнадцатом было ничуть не лучше, а даже хуже, и что он любит теперешнего короля, и особенно благородного кронпринца Сержио.

– Ха!

– Гут. Чем хуже, тем лучше, – приговорил Волк, уписывая любимые бананы в шоколаде.

– В моей очереди он бы камзолом не отделался, – самодовольно заявил Ерминок.

– Да, ночной поджог, кажется, вывел народ из себя.

– И теперь от нас будет зависеть, куда мы его приведем, – если бы у князя Ярославского был жилет, он, наверное, заложил бы за проймы большие пальцы и добавил: "Социалистическая революция неизбежна, батенька". И сам удивился бы. Но, ко всеобщему облегчению, жилеты на тот период только вышли из моды, и Вондерланд – несостоявшаяся колыбель – мог спать спокойно, хоть опасный момент и историческая месть были так близки...

– Я постоял в семи очередях, – начал свой доклад мастер Варас, – и...

На лестнице раздались торопливые шаги, дверь распахнулась, ударившись о загрустившего Гарри, что оптимизма ему не добавило, и в комнату влетел первопечатник.

– Друзья, – едва перевел он дыхание, – Я хочу сообщить вам принепре... пренипре... при-непри... плохую новость. Помните, мы говорили тогда, что у потерянных кронпринцев всегда есть талисман, по которым их опознают старые няньки?

– Не талисманы, а привычки.

– Не привычки, а родинки.

– Не няньки, а пастухи.

– Какие пастухи? Какие родинки? Я говорю про пропавшего кронпринца Шарлеманя!

– И садовники тоже.

– Какие садовники?!

– Ну, и?

– Ну, так вот. Сегодня, когда я относил своему деду девятый каравай, я слегка задержался у него, присел передохнуть, так сказать, и мы с ним немножко поговорили.

– Ну, и?

– Мой дед служит архивариусом в королевской библиотеке. Поэтому он знает. Он сам это видел. Своими глазами. А кроме него про это знают только члены королевской семьи. Так что, я не знаю, что мы будем делать, – отчаянно взмахнув руками, закончил свои отчет Гугенберг.

– Что знает?

– Что видел?

– Что делать?

– Про талисман. То есть, медальон. Он был. Этот медальон был сделан в незапамятные времена, когда еще первый Шарлемань взошел на престол.

– Во время Второго Пришествия?!

– Да. И с тех пор передавался от короля к кронпринцу в день его рождения. Как символ какой-то, или тайный знак, или что-то вроде этого – дедушка не помнит, а может, и не написано это было.

– Сколько ему лет-то, твоему деду?

– С головой у него все в порядке, если ты это имел ввиду, арап, – обиделся юноша.

– Презренный бледнолицый, – пробормотал мини-сингер, но от дальнейших комментариев при виде красноречивого кулака Сергия воздержался.

– В феврале ему исполнилось восемьдесят восемь, и с тех пор этого манускрипта никто не видел.

– Так ты ж, вроде, только что говорил, что сегодня отнес ему девять буханок? – озадачился Волк.

– Этого пергамента с изображением медальона, я имел ввиду. Дед говорит, что тот эскиз набросал сам Шарлемань Первый. И что сам медальон могут узнать кроме членов королевской семьи только высшие служители церкви – первосвященник, второсвященник, третьесвященник там... И никто из простых смертных его никогда не видел. И что на том месте, куда он был положен, его там нет. А еще там было написано, говорит дед, что его ни с чем не перепутаешь, и что второго такого не существует...

– Чего не существует? Маму... Наму... Муна... Пергамента?

– Медальона...

Повисла растерянная тишина.

– А, может, принцесса Валькирия нам могла бы помочь? – наконец проговорил Серый. – Она же, какой ни какой, а член королевской семьи, и должна была быть посвящена в тайну этого медальона? Может, с ней можно как-нибудь поговорить?

– Нельзя, – покачал головой Мур. – Она заточена в самую высокую и неприступную башню королевства – Черную Вдову – как когда-то, по преданию, колдунья Миазма заточила благородную Рапунцель. Только у Валькирии нет таких длинных кос.

– А при чем тут косы? – не понял Серый.

– Легенда гласит, что она опускала из окна свои косы, по которым принц Альберт забирался к ней в темницу. Так он и помог ей бежать.

– А просто залезть с коня он не мог?

– Сергий, это была ВЫСОКАЯ башня, – уточнил Санчес.

– Метров пять? – снова переспросил Волк.

– Выше.

– Шесть?

– Не смешно, – обиделся за национальный фольклор Гарри.

– Я серьезно. Я понять пытаюсь.

– Я думаю, метров пятьдесят, – высказал свое предположение мастер Варас.

– А что тебе тут не ясно? – поинтересовался Мур.

– Мне не ясно, зачем он ее освобождал, – пожал плечами Волк.

– Как – зачем? – настал черед вондерладцев удивляться. – Она была знатного происхождения, молода и красива, ее злодейски похитила и заточила в башню злая ведьма, а он полюбил ее с первого взгляда... Как обычно. А что, у вас, в Лукоморье, это как-то по-другому бывает?

– Молода?! По-вашему, триста тридцать три года – это молодость?! – Серый едва не подавился бананом.

– Какие триста тридцать три?! Ты что?!

– Ей было лет восемнадцать от силы! Я знаю эту легенду с детства – у нас ее каждый ребенок знает – и всем известно, что Рапунцель была...

– Смотри, Санчес, я сам не понимаю, – и князь Ярославский развел руками. – Посчитай-ка. Человеческий волос вырастает на тринадцать сантиметров в год. Предположим, что ее не стригли с самого рождения и что у нее волосы вырастали на пятнадцать сантиметров в год – так считать удобнее. Башня – пятьдесят метров. Делим, получаем триста тридцать три года. С копейками.

– Может, башня была не такая высокая? – тут засомневался и первопечатник. – Ну, метров двадцать...

– Сто тридцать три года?

– Или десять?..

– Шестьдесят?

– Или пять...

– Тридцать три года – уже лучше.

– Только какая же это неприступная башня – высотой в пять метров? – почесал в затылке Мур.

– А, может, она мыла голову народными средствами? – попытался спасти историческое наследие мастер Варас. – Например, моя бабушка по материнской линии в деревне мыла голову исключительно... э-э.. исключительно... как же это... Ну, этим!.. А, вспомнил! Медом с дегтем! И волосы у ней отрастали очень быстро, так все говорили.

– После того, как ее остригали наголо? – фыркнул Гарри.

Хорошо, что под рукой у трактирщика не оказалось ничего тяжелого, большого или горячего.

– Друзья мои, не ссорьтесь! – воздел к противоборствующим сторонам худые руки сеньор Гарджуло. – Мы удалились от предмета! Мы так и не решили, что нам теперь делать, когда стало известно об этом загадочном талисмане!..

– Я знаю, что делать, – нахмурившись, положил широкую ладонь на плечо Гугенберга Мур. – Я помогу тебе пройти в королевский архив, а вы со своим дедом будете должны найти этот наму... маму... пергамент с изображением медальона.

– И поскорее, Иоганн, ладно? Пожалуйста... – умоляюще взглянул на первопечатника Волк. – Я очень беспокоюсь за Ивана...

– ...Не беспокойся, все кончится хорошо. Принц Роланд, протрубив в рог, выхватил из ножен свой верный Эскалибур и один бросился на врага. И язычники подумали, что если один человек, ничтоже сумняшеся, атакует целую армию, то, должно быть, за ним стоит страшная и могучая магия, которая испепелит на месте каждого, осмелься они противостоять отважному рыцарю, и смешались их ряды, и бежали они, побросав оружие, доспехи и коней. Так была одержана знаменитая победа в Холодном ущелье, ставшая переломным моментом во всей лотранско-салихской войне.