Скоро Халеф соорудил для меня некое подобие навеса, я погрузился в воду, а затем улегся на подстилке из листьев, заменившей мне больничную койку. Язык у меня был темно-красный, в середине – черный и сухой, температура изматывала меня по-прежнему – становилось то жарко, то холодно; то, что делал хаджи, я видел сквозь туман, а голос его разбирал как через пелену, а вернее, он звучал, как голос чревовещателя. Кровавые пятна и опухоли стали еще больше, и к вечеру, в мгновение, когда жар спал, я попросил Халефа вскрыть нарывы. Дело было опасное, но оно удалось. Чтобы ночью не провалиться в еще больший кошмар, я попросил хаджи почаще встряхивать меня и поливать водой. Так прошла ночь, занялось утро. Я почувствовал себя немного лучше, и Халеф отправился на охоту. Он принес несколько уток и зажарил на вертеле. Есть я, по-прежнему, ничего не мог, он тоже сидел и ни к чему не прикасался. Только собака немного закусила. Как не соответствовало названию Фрат (Райская река) наше состояние!

Смертельно больной, без врачебной помощи, кроме той, что мы сами могли себе обеспечить, в объятиях чумы, перед полураскрытыми воротами в мир теней. В Хиллу или другое место путь был заказан, нас бы сразу убили. Что бы я делал без верного Халефа, который отдал бы все, лишь бы я поправился!

Сегодня был четвертый день болезни, а я слышал, что именно он – решающий. Я очень надеялся на помощь свежих воды и воздуха. Несмотря на то, что здоровье мое заметно сдало из-за волнений последних дней, я доверял ему больше, чем сомнительному врачеванию, о котором имел весьма туманное представление.

К вечеру жар немного спал, и в абсцессах наметилось некоторое улучшение. Этой ночью я спал намного спокойнее, а когда утром предъявил Халефу язык для осмотра, он заявил, что он стал более влажным, а черный цвет почти исчез. Я стал надеяться на исцеление, но после полудня вдруг заметил, что мой слуга являет те же симптомы, что были у меня, – головокружение, жар и так далее… К ночи я уверился, что он заразился. Я велел ему идти в воду, и он, шатаясь, побрел к ручью.

– Халеф, ты сейчас упадешь! – закричал я.

– Ох, сиди, у меня все кружится перед глазами!

– Ты заболел. Это чума!

– Я знаю.

– Ах, это я тебя заразил!

– Значит, Аллах пожелал этого, как сказано в Книге. Я умру, а ты пойдешь и отомстишь.

– Нет, ты не умрешь, я выхожу тебя.

– Ты? Да ты сам одной ногой…

– Мне уже лучше, и я смогу сделать то же, что делал ты.

– О, сиди, что я против тебя! Дай мне умереть.

У него начиналась такая же апатия к жизни. Какое-то время ему удавалось скрывать от меня подбиравшийся недуг. Наверное, мы вместе подцепили болезнь, когда в Багдаде наблюдали за караваном, и сейчас у него начиналась тяжелейшая форма, при которой все признаки чумы проявляются с удесятеренной силой.

Я с ужасом вспоминаю об этих днях, когда мне приходилось делать Халефу то, что производил со мной он, только гораздо в больших дозах. Он, в конце концов, поправился, но даже на десятый день болезни был еще так слаб, что я должен был носить его, а сам едва мог удержать в руках ружье. Счастье, что наш «чумной барак» так никто и не обнаружил. Когда я первый раз увидел свое отражение в ручье, то ужаснулся заросшей голове и мертвецкой бледности лица, глянувшего на меня. Неудивительно, что стервятники кружили над нами, а шакалы и гиены, приходя на водопой, внимательно поглядывали на нас из-за кустов тростника, не окажемся ли мы скоро их добычей. Но они вынуждены были быстро ретироваться, ибо Доян не проявлял к ним дружеских чувств.

Первую вылазку я предпринял к могиле персов, которую обнаружил пока что нетронутой. Я пришел пешком и около часа просидел возле башни, а живые образы ушедших стояли перед моим мысленным взором.

Внезапно залаял пес. Я повернулся и увидел группу из восьми всадников с ловчими соколами и сворой собак. Они тоже меня заметили и подъехали.

– Кто ты? – спросил мужчина, по виду предводитель.

– Чужеземец.

– Что ты здесь делаешь?

– Я скорблю по убитым, похороненным тут. – И я указал на могилу.

– А от какой болезни они умерли?

– Они были убиты.

– Кем?

– Персами.

– Ах, персами и арабами-зобеидами? Мы слыхали об этом. Они убили многих, кто был тогда на канале.

Я вздрогнул, потому что под «многими» подразумевались Линдсей со своими людьми.

– Ты точно это знаешь?

– Да. Мы принадлежим к племени шат и сопровождали паломников до Кербелы. И там мы это слышали.

Это, наверняка, ложь. Шаты живут далеко на юге, и появляться здесь могут лишь в исключительных случаях. С другой стороны, соколы у них на руках говорили о том, что они на охоте и родина их рядом. Но я был так опечален, что не придал этому несовпадению значения.

Тут один из них подъехал ко мне вплотную и сказал:

– Что это у тебя за необычное ружье? Покажи-ка!

Он протянул руку, я же отвел свою с ружьем назад и ответил:

– Это ружье опасно для тех, кто не умеет с ним обращаться!

– А ты мне покажи, как это делать!

– Хорошо, только сперва ты слезешь с лошади и мы с тобой отойдем в сторону. Кто же выпустит из рук ружье, если чувствует, что ему угрожает опасность?

– Ну, хватит, оно мое!

Он снова протянул руку и одновременно пришпорил лошадь, направив ее прямо на меня. Тут Доян совершил великолепный прыжок, схватив этого араба за руку и сдернув его на землю. Араб, удерживавший свору, издал крик и спустил собак, которые тут же бросились на Дояна.

– Отзови собак! – крикнул я, поднимая штуцер.

Мои слова остались без внимания, и я, недолго думая, четырежды нажал на курок. Каждый выстрел убивал по собаке, но я потерял из виду предводителя, который поднялся с земли, бросился на меня и повалил. Сил у меня было маловато, и он быстро одолел меня, прижав к земле. Остальные сгрудились вокруг. Ружье у меня отняли, нож – тоже, а потом меня связали и усадили спиной к каменной стене.

Тем временем Доян оборонялся против трех уцелевших псов. Его здорово порвали, шла кровь, но он держался, не подставляя противнику горло.

Тут один из арабов поднял ружье, прицелился и спустил курок. Пуля попала моей собаке между ребер. В этот момент ее полудикие сородичи набросились все разом и буквально разодрали ее на куски.

У меня было чувство, будто у меня отняли лучшего друга. О эта немощь! Если бы были прежние силы, я бы превратил всех их в месиво из костей и мяса!

– Ты здесь один? – спросил, как ни в чем не бывало предводитель.

– Нет, у меня есть спутник.

– Где он?

– Рядом.

– Что вы здесь делаете?

– Нас по дороге захватила чума, и мы задержались здесь.

Это была единственная возможность избавиться от этих нелюдей. Едва я произнес зловещее слово, они отпрыгнули от меня с криками ужаса. Только предводитель остался на месте и, мрачно ухмыльнувшись, произнес:

– Ты хитрый человек, но меня так просто не обманешь! Тот, кого по дороге настигла чума, никогда не поправится.

– Тогда взгляни на меня! – просто сказал я.

– Твой взгляд действительно похож на взгляд смертника, но у тебя не чума, а лихорадка. Где же твой спутник?

– Он лежит на… Вот и он!

Издалека я услышал тихий крик «Ри-ри-ри!»[20], отрывисто звучавший на выдохе. Следом послышался топот копыт, и я увидел моего жеребца, прыгающего через камни и рытвины. На нем распластался Халеф, левой рукой обняв вороного за шею, а правую просунув между ушей – в ней он держал свой двухзарядный пистолет, а за спиной болталось ружье. Арабы изумленно взирали на это представление. Я тоже был поражен. Как больной хаджи забрался на коня? У него ведь не было сил отвести его пастись, а он ехал верхом!

– Стой, конь! – крикнул я изо всей мочи.

Умный конь сразу пришел в себя.

– Убери руку с ушей, Халеф!

Он исполнил все, и конь встал возле меня. Халеф опустился на землю. Он едва мог даже сидеть, но спросил грозным голосом: