— Где же ходит ваш друг? — поинтересовался хозяин.

— Какой друг? А, Никифор. Так он же монах. Ему нельзя пить. Поди, молится где-нибудь своему богу.

— Вот как? Молодец. — Хазарин одобрительно покивал. Он был иудеем, как и многие хазары вот уже более полутора веков, со времен кагана Обадии. Особой строгости в вере Вергел не придерживался и, почитая Иегову, иногда даже приносил небольшие жертвы Тенгри-хану, старинному божеству неба. Впрочем, сам не очень строго соблюдая обряды, купец уважал это качество в других, даже и в иноверцах.

— Знаете, други, — подняв вверх золоченую чашу, широко улыбнулся Вергел. — Моя дочь просила меня дозволения спеть вам. — Он хитро подмигнул Хельги.

Услыхав это, молодой ярл оживился, а Снорри с Ирландцем и Радимиром радостно загалдели.

— Думаю, я позволю ей это, хотя, конечно, и поступлю против обычаев… Эй, Имат, сходи позови Халису, она уж, верно, вся извелась в нетерпении.

Поклонившись, Имат бесшумно выбрался из шатра… Отсутствовал он недолго. Казалось, не прошло и мига, как, откинув расшитый узорами полог, в шатер вошла Халиса. На ней было длинное темное покрывало, падающее до самой земли, волосы схватывал узкий золотой обруч. Тенью следовавший за ней Имат нес изящный, напоминающий высохшую и отполированную тыкву инструмент с длинным грифом и тремя туго натянутыми струнами.

Халиса поклонилась, села, сложив по-турецки ноги, осторожно тронула струны, отозвавшиеся высоким звенящим звуком, и запела, мечтательно подняв глаза. Голос ее был приятен и нежен, а смуглые, украшенные золотыми браслетами руки без устали порхали по струнам, наигрывая простую, но не лишенную приятности мелодию. Девушка раскачивалась в такт музыке, томно прикрывая глаза.

— Это песня о богатыре Булане и его возлюбленной, красавице Хануссе, дочери великого кагана Арпада, — нагнувшись к Хельги, прошептал Вертел. — Чтоб добиться руки Хануссы, Булан совершил тысячи разных подвигов. Но пока он их совершал, Ханусса умерла, да и сам Булан, возвратившись, вскоре умер от горя.

— Хей, Булан, хей! — пела Халиса, и в черных глазах ее, казалось, навеки застыла грусть.

Мелодия постепенно становилась всё быстрее, ритмичнее. Халиса вскочила на ноги, передала инструмент Имату, сбросила покрывало и закружилась по шатру, помахивая над головой руками. В узких зеленых шальварах, расшитых золотыми узорами, в облегающем лифе, открывающем плоский живот, Халиса была столь прекрасна, что дыхание перехватило не только у Хельги. Ирландец и Снорри тоже попытались покачиваться в такт песне, только вот получилось у них это не очень удачно — опрокинули вазу с орехами и заляпали медом кошму. А Халиса всё плясала, томно изгибаясь всем телом, и черные, с желтыми искорками, глаза ее неотрывно смотрели на молодого ярла. Наконец она утомилась и, выдохнув, села рядом с отцом…

А уходя, поманила за собой Хельги…

В ее шатре пряно пахло благовониями. Хельги вошел, опустился на мягкое ложе и почувствовал, как нежные руки Халисы взлохматили его волосы. Ощутив теплый запах женского тела, молодой ярл обнял девушку. Та не сопротивлялась, даже позволила снять лиф, обнажив дивной красоты грудь… но когда Хельги протянул руку к шальварам…

— Нет, — смеясь, покачала головой хазарка. — Не сейчас… и не здесь.

Разочарованный ярл готов был кричать. Готов был взять красавицу силой… как и поступил бы на его месте почти любой викинг, без всякой оглядки на последствия… Но Хельги сдержался. Обидеть женщину — низкий, подлый, неблагородный поступок. Это женщине позволительно обижать мужчин. Да и, в конце концов, Халиса ведь не его наложница и вообще еще девственна. А отнять девичью честь — значит опозорить не только девушку, но и весь ее род. Так поступают только нидинги.

— Как же тебе всё-таки удалось бежать? — отстраняясь, спросил Хельги. Спросил просто так, лишь бы что-нибудь спросить. Он так и не знал толком всей этой запутанной истории, которую Халиса, говорят, рассказывала.

— Это был местный народец, меряне, — с улыбкой пояснила хазарка. — Их вождь хотел взять меня замуж…

— Вот как? — удивился ярл. — А мне почему-то казалось, что к этому причастны мои соплеменники. Ну да, ведь задержать твоего отца — прямая им выгода!

— Ах, да… — досадливо отмахнулась Халиса. — Я их тоже помню. Несколько ладей. Но они, кажется, остались в Белоозере. Я больше не видела на реке караванов. Тихо! — Девушка прислушалась. — Кажется, отец идет. Беги! Нет, не сюда, во-он за то покрывало…

Выбравшись из шатра, Хельги направился к своим. Было темно, если б не звезды — хоть глаз выколи, как бывает в Халогаланде зимой или поздней осенью. Навстречу из кустов ломанулись вдруг две черные тени. Хельги схватился за меч…

— А вот наконец-то и ты, ярл!

В свете звезд Хельги узнал Радимира. Рядом с ним, похоже, был Никифор. Да, он.

— А где Снорри с Ирландцем?

— Спят в шатре, не добудишься. — Радимир усмехнулся. — Слушай, ярл, тут такое дело… Никифор, скажи!

— Нет, — покачал головою монах. — Пойдемте, и увидите всё сами…

Он быстро пошел к краю поляны, туда, где на фоне усыпанного желтыми звездами неба маячили черные кроны сосен. Хельги с Радимиром, придерживая мечи, последовали за ним.

— Вот… — Зайдя за сосну, Никифор указал куда-то вниз. — Жаль, вы не прихватили факел или огниво.

— Ну, кто не прихватил, а кто… — Радимир хлопнул по подвешенному к поясу огниву с тяжелой бронзовой ручкой. Наклонился, нашарив смолистые ветки, высек искру. Ветка вспыхнула ярким оранжевым пламенем.

— Смотрите! — кивнул Никифор.

Это были трупы. Юноши, почти что дети… Кто-то убил их и, бросив в яму, прикрыл сосновыми ветками. А сколько крови вокруг! Бурой, запекшейся, пахнущей сладковато-пряно… Но что это?

Хельги наклонился ниже. Трупы были в таком состоянии, как будто их терзали дикие звери!

— Да они ж все оскоплены! — всмотревшись, прошептал Радимир. — Ну да… Видно, кто-то хотел с выгодой продать их, да, похоже, просчитался. Не всякому сделать такое под силу, тут опыт нужен и сноровка. Видно, они умерли от закипания крови… Страшная смерть! — Радимир поежился, да и Хельги почувствовал озноб. — Люди не должны умирать так. Даже рабы. Думаю, это сделали хазары или болгары, чтоб им подавиться собственными испражнениями.

— Напрасно ты обвиняешь в этом хазар, Радимир, — тихо произнес ярл. — Похоже, здесь поработали мои соплеменники. Что скажешь, брат Никифор?

Вздрогнув, монах подошел ближе, склонился над ямой.

— Кровавый орел! — выдохнул он. — Жестокая забава викингов.

— Да, кто-то хорошо поглумился здесь над мертвым телом. Оттачивал выучку? Или — не над мертвым? Впрочем, им уже всё равно…

— Их надо закопать, — с твердостью в голосе произнес Никифор. — Я буду молиться, хоть, похоже, они и язычники. О Господи, накажи тех, кто сотворил это.

— Думаю, не стоит будить остальных, — перебил его Радимир. — Пожалуй, мы справимся сами.

Хельги кивнул, погружаясь в неприятные мысли. «Кровавый орел». Здесь явно были норманны! И не так давно. Но почему же Халиса утверждала, что… Почему она сказала неправду? Зачем ей было лгать? Зачем?

А хазарская красавица Халиса в этот момент поила сладким шербетом Имата. Почему бы не приручить и его? Как почти приручила этого глупого молодого варяга. Как приручила хитрого славянина Истому. Именно поэтому Халиса и не распространялась о тех, кто на самом деле похитил ее. Зачем? А может, стоило бы сказать, чтобы, в случае чего, не вызывать лишних подозрений? Ну, уж как получилось — так и получилось. Даже и самым коварным и хитрым людям не всегда удается просчитать все ходы. И у них бывают проколы… А вот с этими троими — не должно! Славянин может пригодиться в Булгаре или даже дома: умен, хитер, коварен. Что же касается этих двоих, из них могут выйти неплохие любовники… После того, как удастся удачно выйти замуж. Халиса засмеялась, перевернулась на живот и, выпроводив Имата, уснула, крепко, без сновидений, как спят исключительно простые и честные люди. Виделся ей во сне древний небесный бог Тенгри и несчастный хазарский витязь Булан, почему-то с лицом молодого варяжского ярла…