(Часть вторая)
Киноцефалия! Святой ломбард! Амбар,
куда сумбурные уложены пожитки!
Рабов и бар безбожный бар,
их обирающий до нитки,
чтоб голый мир забрать в смиренную рубашку,
чтоб не шатались души нараспашку,
чтобы прикрыть прекрасный райский срам...
Сарай вселенский! Хрюкающий храм!
Прихрамывая, прешь ты по буграм,
по выбоинам, по горам, по ямам —
страной экранов, и картин, и рам,
ценой утрат и травм, расплатой мелодрам,
потопом Ноевым всемирных телеграмм, —
по трактам, автострадам и дворам,
и полотняным море-окияном
ревет со всем оркестром окаянным
трагический трам-тара-рам.
Проходишь краем кривд и косоглазых правд —
и сохнет дерево, одно на весь ландшафт,
и сохнет дерево — от мудрости досрочной,
и сохнет дерево — от дури непорочной.
Сухое дерево три века проскрипит,
печать скрепит проскрипции законом —
и душу вон! Возвысясь над амвоном,
перед наляпанным, что клякса, фоном
хрипит в дуду и врет в три горла Еврипид,
священнодействует Софокл над саксофоном,
и шествует прохвост, профан и солдафон,
ликуя ликами и кулаками,
и сам Аристофан расписывает фон,
где птицы спарились лукаво с облаками.
Киношествует в новшествах Эсхил —
котурны он таскает как бахилы.
Сатурново кольцо вертится что есть сил,
и дурно пахнут хилые ахиллы.
Киноцефалия —
конец и край!
Хвост, бюст и талия,
валяй — виляй!
Киноцефалия,
знай дуй-играй!
О киноцефалический,
три-ум-фаллический,
о обезьяний рай!
Природу раствори, как зыбкое окно
в тяжелом воздухе, махровом, густопсовом!
Мигает в сумраке бессонном полотно
афинским и ночам и совам.
Циклопий глаз горит. Кренит, как борт, экран.
Топочет он что конь. Сухое море взрыто.
Хохочет хор харит. Кряхтит подъемный кран.
Грохочут барабаны и копыта.
Разодрана завеса. В царство быта
Зевеса выслали. Уже кипит Титан,
и книга Соломонова раскрыта.
Из плексигласовых часов текут пески.
Стоит сырой сарай, как скиния тоски.
Совиный глаз горит. С Еленою парит
на планере Парис, парит не уставая,
и хорохорится хохлатый хор харит, —
о моровая грусть и мудрость мостовая!
Киноцефалия
бежит за мной,
держа за талию
весь шар земной.
Мать твою молнию
и в шар, и в ось!
Эх, кабы кол в нее!
Авось, авось!
А бородач, смотря на ню да инженю
патриархально, матримониально,
мамон почесывает: Ин женю
сынов своих, покуда на корню,
невесткины охальства извиню, —
всё лучше, чем оженятся повально!
Где взять русалочек, кикимор и шишиг?
У этих шаг — не шаг, а только шик,
лошадки заводной заученная походь.
Но могут страсти истинной отгрохать
на грош или на шиш. От каждой вспышки — пшик.
Шагает пшют как шах, за ним трясется похоть.
Киноцефалия! Моя, моя насквозь,
пока не околею я, калека!
Авось пронжу, как нож, авось проткнусь, авось
рожусь из жути с видом человека!
Киноцефалия! Отплюнь меня, отбрось!
Авось хоть час с тобой побуду врозь!
Ты — Библия от века и до века,
ты — филькина слепая фильмотека.
Мы выродки твои и мигом цугом минем,
а ты — как вечный караван-сарай.
Помянем мы тебя авосем иль аминем?
Хвост, бюст и талия — играй, играй!
Я, как платок, закапан и заплакан,
закопан до корней на смертную полынь,
посажен на кол и поставлен на кон;
но как мохнатый павиан-диакон,
вращаясь звероликим зодиаком,
на радость скорпионам, львам и ракам,
тельцам, и козерогам, и собакам,
мартышкам, гамадрилам и макакам —
всей пастью, и всей шерстью, и всем мраком
не возглашу тебе: Аминь!
И вечной памяти тебя я не предам,
не гряну с хором «Взбранной воеводе...»,
как пьяный поп пустившись по природе
притопывать в косматом хороводе,
вытаптывать в безумном огороде
лихое «Во саду ли» по грядам.
Киноцефалия! Был ясень, да засох.
Киноцефалия! Гляжу я вбок, как Бог.
И странничаю я в пространстве драном
за страшным и раскрашенным экраном,
где самого себя окликнул я врасплох.
Киноцефалия! Зачем тебе дрожится?
Зачем рожается чужая рожа вкось?
Зачем дешевкой жизни дорожиться
и, как собака, сторожить ложиться
ложь — истину, пробитую насквозь?
Ужели с жалостью придется подружиться?
Ужель с ужимками мне суждено ужиться,
и сам я — трижды маленький Авось?
1965
(«Я стал теперь такая скука»)
Я стал теперь такая скука,
такой житейский профсоюз,
что без повестки и без стука
я сам в себя зайти боюсь:
а ну как встретят дружной бранью,
за то, что сдал, за то, что стих,
за то, что опоздал к собранью,
к собранью истин прописных?
