Это было самым весомым аргументом — конечно же, не для всех — за то, чтобы открыть мудрость богини остальным расам. Впрочем, Вестница не требует полного и абсолютного подчинения. Руки им заменяют паранормальные свойства; животные строят им дома и защищают от когтей и клыков природы. Которая, так же легко может отнять жизнь, как и одарить ею…

Шассим вздрогнул. Он вспомнил Сунь Унэна и его странно звучавшие тексты, именуемые сутрами. Вероятно, потому он так стремился находится в обществе монаха, который, казалось, задался целью быть вечным нарушителем спокойствия.

Поскольку звуки его сутр выглядели особенно ярко для того «зрения–слуха», которым воспринималась ангваи. Узор его речей был чудовищно непривычен и вызывал острое возражения разума — но был так же ярок, как и то полотно, что выпевали сейчас пятеро сидящих у алтаря жрецов и жриц… Сутры взрывались огнём где–то внутри, пробуждая ум от спячки и поражая флосса кажущейся дисгармонией — мнимым хаосом, в котором на деле скрывалось величайшее совершенство.

Ускользавшее при попытке рассмотреть его. Что, впрочем, не удивляло целителя.

Однако последние дни Унэн казался необычайно рассеянным; речи его вызывали совершенно иные ощущения. Взамен ставшего привычным образа непроглядной черноты, смешивавшейся с миллионами серебристых искорок, Шассим видел сотни дуг и точек, испещрявших серые небеса.

Знаки, привнесённые извне. Откуда–то издалека: подобных знаков не знал никто. Шассим рискнул отвлечь Семерых Помнящих, живых хранителей накопленного Флоссами знания — но и они не узнали ни одного образа из тех, что Шассим запомнил.

…Ритуал закончился и на момент все (по крайней мере, все Флоссы), принимавшие в нём участие, ощутили — опять же, беден язык Людей, так мало слов — присутствие Вестницы, коснувшейся собравшихся своим незримым крылом.

Шассим рассеянно приветствовал многих своих знакомых и, легко поднявшись в воздух, направился к селению Яг–Авелло, где жило большинство его родственников. Двое его детей намеревались стать целителями, и он, Шассим, должен заняться их обучением.

Кроме того, Ольви–Яг–Ахалл, его спутница, мысль о которой придаёт смысл его жизни… одним словом, скоро у Шассима прибавление в семействе и пора будет приниматься за воспитание. Невероятно хлопотное дело, между прочим…

— Что это за знаки? — спросил неожиданно Науэр, указывая на вросшую в землю каменную плиту. По плите ползли рассыпанные чьим–то резцом дуги и точки, сплетавшиеся в причудливый узор. Буквы? Гость сел у плиты и погладил её поверхность. Мох в изобилии покрывал её; множество надписей (если, конечно, это были надписи) были безвозвратно стёрты временем.

— Никто не знает, — Аймвери задумчиво смотрел на плиту. — Некогда говорили, что это — послание древних, наших предков, пытавшихся передать таким образом свою мудрость. Да только никому не дано понять смысл этих надписей…

— Никакими силами? — Гость был поражён. Даже те, по выражению этого забавного человечка, крохи сохранившейся магии были поистине великолепны — и казалось невероятным, чтобы здешние чародеи или как они себя именуют, были не в состоянии расшифровать надписи.

Тем более, адресованные им, потомкам этих самых древних. Зачем затуманивать смысл подобных посланий в будущее? Науэр энергично покачал головой… что–то здесь не то. Решительно не то.

Аймвери последние три дня постоянно торопил его. Игла постепенно приближалась, и Гость всё чаще задумывался, зачем им нужно именно туда. Что, всевидящий Правитель Иглы не в состоянии общаться с ними на расстоянии? Совсем недавно Аймвери хвастался, что весь Зивир открыт ему… весь, кроме замка Моррон и тёмных областей, где законы природы уже не были неизменны и привычны и где правили страх и сумрак.

Иными словами, усмехнулся про себя Науэр, он видит лишь тот клочок, что остался от их Зивира. Не очень–то похоже на могущество. Отчего бы не помочь тогда пересечь разделяющее их пространство? Гость поморщился (он всё–таки умудрился стереть ноги) и проклял магию, которая совершенно не годится ни для чего обыденного.

— И часто ты ходишь во сне?.. — вопрос застал Унэна врасплох.

Монах вздрогнул и поднял голову.

— А?

Похоже, что он спал, положив голову на книгу, раз выглядел теперь таким помятым. Странно, подумал Унэн, протирая глаза, неужели я так и уснул здесь?

У стола стояла Айзала, как всегда бодрая, аккуратная и немного насмешливая.

— Который час? — Унэн поискал взглядом часы и не нашёл. Ну да, откуда им здесь взяться. Они стоят в спальне, — которая, если быть откровенным, обставлена чуть более изысканно, чем полагается.

— Три часа до рассвета, — жрица уселась рядом, продолжая глядеть монаху в глаза. — Заметила, как ты бродишь по дозорной площадке, и пришла посмотреть.

— На дозорной площадке? — не поверил своим ушам Унэн. — И… долго я…

— Примерно полчаса. Пришёл сюда, долго сидел перед книгой и, наконец, уснул. Что с тобой творится?

Монах никак не мог стряхнуть с себя сонливость. Вот это действительно было странно: никогда ещё он не был таким разбитым. Вроде бы, не болен. Занятия идут обычным чередом. О старости говорить рановато: сорок с небольшим лет — не так уж и много.

Айзала встала у него за спиной и положила ладони ему на голову. Унэн вновь вздрогнул.

— Обычный массаж, — заметила жрица. — Ничего более. Сунь, с тобой это прежде случалось?

— Вроде бы нет, — проворчал тот. Массаж начал сказываться почти сразу же. Вялость и ноющая боль в суставах начали проходить, и привычная ясность сознания постепенно возвращалась. Айзала, помнится, существенно обогатила его познания в области массажа и учения о рефлексах. Правда, самому себе Унэн сейчас не помощник. Слишком уж вялыми были пальцы, слишком сонным — разум.

— Тогда заканчивай с занятиями… много тебе ещё до летнего выпуска?

— Восемь дней.

— Вот–вот, и отправляйся отдыхать. Ты, похоже, переутомился.

Пять минут спустя жрица закончила массаж и села рядом, осторожно разминая ладони.

— Это, конечно, мысль, — монах чувствовал себя заново родившимся. — Спасибо, Айзала. Ты просто чудо.

— Никогда в этом не сомневалась, — выражение её лица не изменилось. — А тебе надо хотя бы иногда заботиться о себе. Отдых нужен всем, включая тебя.

— Хорошо, — монах встал, потягиваясь, и обнаружил, что усталость прошла бесследно. — Что посоветуешь?

— Отправлю тебя к одному из своих знакомых, — Айзала была уже в дверях. — Он достаточно словоохотлив, чтобы ты не умер от скуки и достаточно твёрд, чтобы справиться с тобой (монах усмехнулся про себя). Книгу же лучше убери. Последний месяц ты от неё не отходишь.

Монах издал неопределённый звук (возможно, означавший сомнение) и пошевелил в воздухе пальцами.

— Я бы на твоём месте попыталась заснуть, — добавила жрица. — Сейчас ты, конечно, в порядке, но вскоре усталость вернётся.

— Надо думать, — согласился Унэн, оставшись один. — Ходить во сне, надо же! Что это со мной? Не ты ли, часом, это устроила? — обратился он к безмолвной книге. Та по–прежнему не желала открываться.

Унэн приложил ухо к её обложке, и ему почудились тихие голоса, доносившиеся из её глубин.

— Рад видеть вас, Науэр, — Правитель Иглы вовсе не был тем дряхлым седобородым старцем, которого представлял Гость в мыслях. Волосы его были лишь чуть тронуты серебром и глаза были живыми и внимательными. — Аймвери прекрасный проводник. Что у вас с ногами?

— С непривычки, — ответил Аймвери. — Наш гость долго не хотел признаваться, что не привык к подобным прогулкам. К вечеру должно зажить.

— Ну что же, — Правитель жестом пригласил Науэра сесть.

Они находились примерно в трёхстах футах над поверхностью земли — внутри Иглы, конечно. Башня уходила своей вершиной в небеса, и Гостю показалось, что держалась она не без помощи магии (или как это они именуют?) — невозможно было построить такую высокую башню со столь узким основанием.