Комаров понял, что может опоздать и надолго, а то и совсем потерять Кардана из виду. На мгновение ему показалось, что все пропало. Холодная, медленно нарастающая ярость охватила его. Что может произойти, если подозрения относительно этого человека правильны? Диверсия! Катастрофа! Гибель людей! И как он, Комаров, будет смотреть в глаза заместителю министра государственной безопасности? Как он доложит ему о своей неудаче, о том, что буквально из рук выпустил этого человека? Он заскрипел зубами и тут же отчаянным усилием воли подавил свое волнение.

Прежде всего не хныкать, не безумствовать, а действовать.

Вернуть с пути геликоптер, послав ему приказ по радио? Зачем? Чтобы принять опоздавшего пассажира? Глупо! Лишь обратить на себя внимание Кардана… Не годится!

Догонять на другом аппарате? Найдется ли он на аэродроме? А если найдется, пока подготовишь к взлету… и его скорость неизвестна… Не годится!

Дать радиоприказ в Воронеж, Куйбышев, Свердловск, чтобы встретили там Кардана, установили наблюдение за ним? Но Кардан может «по требованию» спуститься где-нибудь в пути с парашютом — обычное явление на воздушных трассах Советского Союза. Ищи потом следы! Не годится! Не годится!

Что же делать?

Электромобиль уже мчался по въездной аллее аэродрома. Она была, к счастью, пуста. Машины неслись к видневшемуся вдали высокому белому зданию… Справа сквозь деревья видна была широкая ровная площадка — взлетное поле аэродрома.

У перрона стоял готовый к отлету огромный геликоптер, опираясь, как на единственную ногу, на высокий, в два человеческих роста, пружинный амортизатор в виде тумбы с расширяющимся основанием.

Кашалотообразный фюзеляж гетикоптера сверкал на солнце широкими окнами кабин. Как круглый рыбий хвост, поставленный на ребро, высоко в воздухе висел широкий руль горизонтальных поворотов. Впереди из-за фюзеляжа выглядывали отливавшие серебром концы лопастей металлического пропеллера. Над фюзеляжем, все убыстряя вращение длинных лопастей, ревел гигантский горизонтальный ротор.

Все двери и окна геликоптера были уже герметически закрыты, провожающие стояли на перро не, махая платками и шляпами. Мощный «Дедал» готовился к прыжку в высокое, бледное от жары небо.

Держась за ручку дверцы, Комаров сидел, стиснув зубы, готовый к прыжку из машины.

Его нервы напряглись до крайности, до озноба.

И вдруг, неожиданно для самого себя, он крикнул водителю:

— К геликоптеру! Слева к ноге!

Он с усилием раскрыл против ветра дверцу кабины.

Электромобиль, как метеор, врезался в смерч, поднявшийся вокруг геликоптера, и, вскинув от внезапного торможения задние колеса, с пронзительным визгом остановился у амортизатора. Комаров стремительно выпрыгнул из еще не остановившейся машины.

В следующее мгновение геликоптер сделал гигантский скачок в воздух и высоко взвился над землей.

Зрители на площадке аэродрома дружно вскрикнули. Толпа заволновалась.

Среди ажурного сплетения прутьев амортизатора все ясно увидели крошечную фигурку человека, уверенно взбиравшегося вверх, под брюхо фюзеляжа. Геликоптер быстро уходил ввысь, затем лег на курс и скоро исчез в вышине.

Сопровождавший Комарова электроциклист бросился в радиорубку аэровокзала…

Уже в воздухе, сжав зубы, легким усилием тренированного тела Комаров подтянулся вверх и через минуту, перебирая руками прутья, очутился в ажурном колоколе амортизатора, под днищем фюзеляжа.

«Дедал» был уже на высоте около двух тысяч метров и с тихим урчаньем несся на северо-восток, когда из-под брюха фюзеляжа опустилась вниз суставчатая пластмассовая оболочка амортизатора и закрыла его со всех сторон, придав ему обтекаемую форму.

Внутри стало совсем темно. Опираясь ногами на прутья и крепко держась за них руками, Комаров облегченно вздохнул: от ураганного ветра, холодного и режущего, уже начало зябнуть все тело, болеть кожа на лице и руках.

Держась одной рукой, Комаров быстро расстегну т свой кожаный пояс и после некоторых усилий надежно прикрепил себя к одному из прутьев. Руки теперь были свободны. Комаров достал микрорадио и стал быстро настраивать его на нужною волну. Надо было торопиться: «Дедал» быстро выйдет из двухсоткилометровой зоны действия радиоаппарата.

Комаров отыскал волну Николаева, местного управления государственной безопасности.

— «Индеец»… «Индеец»… — понеслось в эфир. — Двести восемьдесят шесть… Двести восемьдесят шесть… Да, да… Комаров… Кто у аппарата? Включите диктофон и слушайте. Говорю из амортизатора пассажирского геликоптера «Дедал» Николаев-Свердловск. Немедленно прикажите командиру «Дедала» строго секретно принять меня на борт машины. Без шума и лишних разговоров… Что? Волна «Дедала» мне неизвестна… Что? Нет. Лучше сами сообщите ему. Стучать в люк не хочу… Поспешите… Очень холодно… Трудно дышать… Все.

Очевидно, геликоптер поднимался все выше, и температура в амортизаторе быстро и резко опускалась, холод все сильнее пронизывал. Руки и ноги коченели, мучительно трудно было положить радиоаппарат обратно в карман. Кровь молотом стучала в висках, голова кружилась, подступала тошнота и не хватало воздуха. Комаров ловил его судорожными глотками.

«Дедал» был уже, вероятно, на высоте семи-восьми тысяч метров.

Минуты казались часами. Медленно текли мысли. Почему медлят на «Дедале»? Неужели еще не получили приказа? Недолго и замерзнуть… Не постучать ли в люк?

Сказывалась все сильней усталость — результат напряженного дня и пониженного атмосферного давления на высоте. Руки не держали, подгибались немеющие ноги. Тело начинало свисать на поясе. Мысль угасала. Далекое и тихое гудение винта превратилось в рев, заполняло и разрывало голову.

Надо стучать… Обессилеешь совсем… Все пропадет.

От невероятного напряжения воли закружилась голова. Что-то теплое упало на руку. Кровь… из носа… Еще… все чаще…

Из последних сил Комаров оторвал от прута тяжелую, словно налитую чугуном, руку и вскинул ее к люку над головой.

Рука очутилась в пустоте и осталась там, крепко схваченная чьими-то теплыми дружескими руками. Комаров слабо встрепенулся. Как будто сквозь сон он увидел падающую мимо него гибкую металлическую лестницу, быстро спускающихся по ней двух человек в электрифицированных комбинезонах и кислородных масках. Ловкие пальцы молниеносно расстегнули пояс. Еще мгновение, и, подтянутый кверху сильными руками, Комаров очутился в небольшой кабине.

Лежа на кушетке, вдыхая теплый, обогащенный кислородом воздух, в блаженной дремоте, он отдавался заботливым рукам, раздевавшим его, массировавшим окоченевшее тело, подносившим укрепляющее питье.

Первым его вопросом было:

— До Воронежа близко?

— До Воронежа? — послышался ответный недоумевающий вопрос. — Да ведь мы еще только в ста километрах от Николаева!

С радостным удивлением Комаров посмотрел на своего собеседника. Тот добродушно улыбался.

Очевидно, он правду говорит. Значит, прошло всего лишь десять-пятнадцать минут с момента отлета. А казалось, будто вечность… Комаров усмехнулся и покачал головой.

Ел он с жадностью и после еды сразу почувствовал себя крепче. За едой поговорил с вошедшим в кабину командиром воздушного корабля, условился, что о каждом требовании высадки с парашютом тот его предупредит.

Короткий сон окончательно восстановил силы Комарова. В салон он вошел чисто выбритый, бодрый, спокойный, как всегда, с наслаждением потирая гладкий подбородок. Его появление среди пассажиров корабля не привлекло ничьего внимания.

Кардан с перевязанной ладонью, с газетой на коленях дремал в покойном, глубоком кресле у широкого окна.

У Комарова едва заметно шевельнулись брови. Ему сразу бросилось в глаза нерусское название газеты.