— Какой вы милый, Хинский! — говорила Ирина, поднимаясь с лейтенантом по лестнице. — Если бы вы вчера не указали мне на этот подъезд, я не пробилась бы к вокзалу.

— Это один из служебных подъездов, — ответил Хинский. — Мы им иногда пользуемся, и я провожу вас…

— Смотрите, Хинский! — засмеялась Ирина. — Вы, кажется, используете свое служебное положение для посторонних людей…

— Что вы, Ирина Васильевна! — смущенно пробормотал молодой лейтенант. — Вы сегодня здесь не посторонняя и имеете особые права…

— Я сегодня всю ночь глаз не могла сомкнуть, — говорила Ирина. — Сразу две такие огромные радости… Две жизни возвращаются ко мне…

«Какие две?» — подумал Хинский. — Ах, да… Дима и… Лавров».

На просторном ровном поле аэродрома пестрели разноцветные летательные машины. Перрон был полон народу, слышался гул громкого говора.

— А вон Березин, — сказала Ирина.

Вдали, среди работников министерства ВАРа, стоял Березин. Он издали сдержанно поклонился Ирине и получил короткий кивок в ответ.

— У вас почти совсем прошли следы царапин на лице, — заботливо вглядываясь в Хинского, сказала Ирина. — А на руке? Покажите руку. Как можно так беззаботно производить опыты со взрывчатыми веществами!

— Право, это чистая случайность. Не стоит внимания…

— Нет, нет, Хинский, вы беспечны, как ребенок. Я так испугалась за вас, когда увидела следы этого взрыва на вашем лице! Обещайте мне, что вы будете более осторожны с такими веществами.

— Спасибо за внимание, Ирина Васильевна. Обещаю.

— За что спасибо? Вы сами проявили столько теплого участия ко мне, когда у меня было горе. Я никогда не забуду этого. Лев Маркович…

Ирина подняла на Хинского глаза, полные теплоты и благодарности.

Прозвучал удар гонга. Голос из репродуктора торжественно и громко объявил:

«Специальный геликоптер-экспресс Мурманск-Москва пролетел Фили, через две минуты приземлится у главного перрона».

Едва замолк голос диспетчера, как из притихшей на минуту толпы послышались крики:

— Летит! Летит!

Ирина побледнела и схватила за локоть Хинского.

— Дима!… Димочка!… Мальчик мой… — почти беззвучно шептала она. — Сережа…

Вдали в ясном небе сверкнула точка; она быстро росла, принимала знакомые формы, и вот уже огромный геликоптер, блистая стеклом и металлом, величаво парит над полем и под гром приветственных криков медленно и мягко опускается у края перрона.

Раскрылись бортовые двери. Мелькнули, как в тумане, родные лица, воздух прорезал ликующий детский крик:

— Ира!… Ирочка!… Я здесь!…

Смеясь и плача, Ирина сжимала в своих объятиях брата, что-то лепеча, спрашивая и вновь, не слыша ответов, прижимая Диму к груди.

Плутон метался вокруг них, стараясь обратить, на себя внимание. Наконец, не выдержав, рыча и жалобно визжа, он вскинул могучие лапы на плечи Димы и Ирины и просунул огромную голову между их лицами.

— Плутон! Мой славный Плутон!

Отойдя в сторону, Хинский стоял, вытянувшись, не сводя глаз с открытых дверей геликоптера.

Быстрой походкой прошел бледный Лавров и сразу утонул в толпе встречающих, в гуле приветствий и оваций.

За ним в дверях возникла высокая плотная фигура, мужественное, такое знакомое, родное, спокойное и сейчас лицо. Словно подхваченный ветром, как на крыльях, Хинский сделал несколько шагов и остановился, приложив два пальца к фуражке.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! — тепло и задушевно прозвучал, чуть дрогнув, родной голос.

— Здравствуйте, товарищ майор! Разрешите доложить.

Едва закончив срывающимся голосом краткий и быстрый рапорт о том, что все обстоит благополучно и задание майора выполнено, Хинский утонул в крепких отцовских объятиях.

— Дмитрий Александрович… Дмитрий Александрович… дорогой… — бормотал он. — Ну как вы?… Ну, что с вами?…

— Все хорошо, мой друг… Все в порядке… Пойдемте… пойдемте в кабину… там обо всем поговорим…

Майор увлек Хинского обратно в геликоптер. Там, в одной из кабин, они заперлись. После первых беспорядочных вопросов и ответов разговор стал деловым.

— Где Коновалов, Дмитрий Александрович? — спросил Хинский.

— Здесь, в геликоптере, под крепкой охраной. А что у вас? Что значит ваш рапорт о выполнении задания?

— Мы с капитаном Светловым пришли к убеждению, что центр организации раскрыт. Решили, что можно приступить к ее ликвидации. Ждали только вас.

— Вот как! Превосходно! Поздравляю… Кто в центре?

— Акимов, начальник производства на Московском гидротехническом заводе. Березин, начальник морского управления ВАРа. Корреспондент Гоберти…

С каждой фамилией брови майора поднимались все выше. С минуту он радостно и немного удивленно смотрел на Хинского.

— Лев Маркович, голубчик… Как вы это узнали? Какие у вас доказательства?

— Документальные, Дмитрий Александрович. Бесспорные.

— Ну, тогда… поздравляю, от души поздравляю вас. В показаниях Коновалова фигурируют те же лица. Значит, ваши и мои материалы подтверждают друг друга. Дело окончено, и можно будет приступить к активным операциям. Ну-с, — добавил майор, вставая и бросая взгляд в окно кабины, — публика расходится, Лаврова увозят. И Кундин бочком пробирается к выходу… Только Иван Павлович, Дима и какая-то девушка еще ждут… должно быть, нас… Выйдем. Это, вероятно, сестра Димы?

Счастливый Дима, крепко держа за руку Ирину и Ивана Павловича, захлебываясь, рассказывал Ивану Павловичу о сестре, а Ирине — об Иване Павловиче, о моржах, о медведях, о плавании под водой.

— Дмитрий Александрович! — вырываясь из рук сестры, бросился Дима навстречу майору. — Дмитрий Александрович! Это моя сестра… Это Ира… Это моя сестра Ира…

Горячая благодарность — в словах, глазах, голосе Ирины — тронули майора. Даже обычная выдержка не помогла ему: он был, видимо, чуть ли не впервые в жизни смущен…

Условились, что Иван Павлович едет с Ириной и Димой и будет жить у них, а послезавтра вечером (раньше никак, при всем желании, никак нельзя, — твердо заявили майор и Хинский) все соберутся у Денисовых, где будет и Лавров, и проведут вечер вместе.

Когда перрон опустел, геликоптер отрулил в дальний конец аэродрома, к его грузовым воротам. Там из геликоптера, окруженный стражей, вышел Коновалов. Его подвели к огромному электромобилю, в котором уже сидели майор и Хинский.

Большая комната погружена во мрак, лишь яркая настольная лампа из-под абажура заливает светом большой чернильный прибор, бумаги, тяжелую статуэтку из золотистого металла, фарфоровую вазу с цветами, изящный чернильный аппарат с экраном, стопку книг и книфонов на краю стола.

Со стен смутно глядят картины в рамах, из темноты мерцают лак мебели, стекло, металл и фарфор. Небольшая скульптурная фигура на тумбочке белеет в углу.

У человека, сидящего за столом, большая розовая лысина, морщинистый лоб. Мясистые ладони козырьком прикрыли от света глаза и затенили лицо.

Перед человеком на столе небольшой листок алюминиевой матовой бумаги, покрытый бисерным женским почерком. Человек внимательно читает письмо. Дойдя до конца, минуту он сидит неподвижно, потом вздыхает и, сняв руки, открывает лицо. Это Гоберти.

В квартире тихо и пустынно. Жена улетела на неделю за границу, и Гоберти уже четыре дня живет одиноко. Он откладывает в сторону письмо матери и задумывается.

В его памяти всплывает гордая голова с львиной гривой седеющих волос… Барон Раммери… Председатель Международной компании Суэцкого канала.

Двадцать лет назад, когда барон впервые появился на международной бирже, никто не знал, кто он, откуда у него такое богатство, такой размах и уверенная дерзость в самых рискованных операциях. Но биржевые соперники вскоре разузнали, что источник его финансового могущества — в некоторых «нейтральных» банках. Много лет назад, в разгар второй мировой войны, в эти банки были вложены капиталы германских фашистских главарей и промышленных магнатов. Фашистские бандиты погибли, но их ценности, умело скрытые за подставными именами, прилипли к родственным рукам…