Скольжу членом между складок и пытаюсь не зажмуриться от остроты ощущений. Спускаюсь немного ниже, прижимаясь к испуганно сжатому колечку.

— Расслабься, — шепчу, невесомо целуя в губы. — Мы просто попробуем, но ты всегда можешь меня остановить.

Тоня кивает. Как и полтора года назад, обхватываю ее лицо ладонями и медленно протискиваюсь в неимоверно узкое, скользкое от ее влаги отверстие. Тоня морщится, но не сжимается. Хотел бы я, чтобы в первый раз ей было так же невозможно охренительно, как мне сейчас. Не хочу растягивать приятный для меня, но болезненный для нее процесс, и одним резким движением проникаю на всю длину.

И вопреки ожиданиям, Тоню выгибает мне навстречу, а ее ноги плотно обхватывают меня за пояс, подтягивая ее выше и толкая меня к ней навстречу.

— Не больно?

— Нет, совсем нет. Еще так, пожалуйста, — шепчет жарко, и я со стоном снова двигаюсь вглубь нее.

А потом снова и снова, резко вколачиваясь в податливое, желанное тело до искр из глаз и тупого мата вместо мыслей.

Тоня протискивает руку между нашими телами, и мне башню рвет от мысли, что она ласкает себя. Отстраняюсь и сажусь задницей на пятки, потому что должен видеть это. Сжимаю худые бедра, и когда Тоня невозможно сжимается внутри, выгибается, со стоном ныряет пальцами во влагалище и стискивает покрывало второй рукой до треска ткани, не выдерживаю и кончаю как никогда в жизни следом за ней. Спину выгибает, член пульсирует, пальцы стискивают смуглую, нежную кожу до синяков, и я не могу сдержать хриплый от перехватившего горло судорожного спазма стон.

Кажется, это длится и длится, пока я, наконец, не падаю на все еще содрогающееся от оргазма напряженное тело. Чувствую ее пальцы в волосах и позорно хочу рыдать от счастья. Теперь уже сам утыкаюсь ей в шею, с трудом пытаясь протолкнуть воздух в легкие.

Тоня

Пара часов спустя

— Привет, мартышка, — весело говорит Антон, присаживаясь на корточки посреди газона в нескольких шагах от Вики, терпеливо ждет, а потом и подхватывает неуклюже подошедшую и радостно улыбавшуюся ему дочь.

Она вся в песке, который Федор Ермолаевич завез на участок специально для ее персональной песочницы. Мартышка, оправдывая прозвище, цепко хватается перепачканными ручками за шею мужа, и Антон встает, почти не поддерживая ее, повисшую на нем и от того неимоверно счастливую.

Они встречаются вот так каждый вечер, но, кажется, это никогда не надоест никому из нас. Включая умильно наблюдавшегося за картиной Федора Ермолаевича, который вышел на пенсию и все свое время теперь тратит на превращение своего шикарного сада в детскую площадку.

— Ее игрушки, — протягивает мне объемную сумку, которая путешествует с Викой, куда бы мы ни поехали.

— Спасибо, что присмотрели, — благодарю с улыбкой, пока Антон щекоткой доводит ребенка до сумасшествия, но Федор Ермолаевич только отмахивается. И так всем ясно, что он с радостью возится с Викой и без стеснения называет ее внучкой.

— Останетесь на ужин?

— С удовольствием!

Ведь до накрытого в зале стола мы так и не добрались.

***

Уставшая за день Вика заснула еще на подходе к дому. Проснулась ненадолго на время купания, но потом снова вырубилась, так что в кроватку ее укладывали уже глубоко спящую. Беру ее сумку и иду в ванную — смою с игрушек налипший песок, пока Антон выбирает фильм для вечернего просмотра. Набираю в ванну немного воды и приступаю к сортировке — плюшевое в стиралку, все остальное в ванну. Внутри сумка тоже в песке, поэтому и ее собираюсь закинуть в стирку, но мое внимание привлекает маленький, размером с десять копеек, зеленый стеклянные шарик.

Задумчиво кручу его в руке и, пока в очередной раз не забыла, выключаю воду и иду к мужу.

— Антон, не покупай ей больше такие мелкие игрушки, — показываю шарик.

— Я думал, это ты, — говорит рассеяно, бросая на меня короткий взгляд.

Задумчиво кручу шарик в руке, разворачиваюсь и ухожу. Завтра обязательно поговорю с Федором Ермолаевичем. Хотя мне казалось, воспитав трех детей, он должен знать, что вот такие красивые мелкие вещи дети и пихают куда не следует.

Как-то я отвернулась на две секунды, и Вика почти засунула в нос косточку от арбуза. Шарик для ее носа еще слишком большой, но малышка очень целеустремленная.

Захожу в детскую и кладу шарик в небольшую стеклянную банку, которая уже почти заполнена такими же разных цветов. Возвращаюсь в ванную, домываю и раскладываю сушиться игрушки и заваливаюсь на диван к Антону — он уже вывел фильм на экран телевизора.

— Что смотрим?

— Вышел второй «Аватар». Нравится такое?

— Ты же знаешь, что да, — трусь щекой о его голое плечо.

Чувствую долгий поцелуй в макушку и не могу сдержать счастливого вздоха.

***

Прошла неделя с тех пор, как я нашла стекляшку в сумке дочери и поговорила сначала с Антоном, потом с Федором Ермолаевичем, а потом и с родителями, у которых Вика, впрочем, бывает не так уж и часто. И вот сегодня я снова нашла шарик, на этот раз приглушенного сиреневого цвета.

Антон давно спит, а я лежу на спине и верчу в пальцах очередную стекляшку, которая в лучах лунного света будто светится изнутри. Никак не могу понять, где Вика их находит, и мне это не нравится. Понимая, что уснуть сейчас вряд ли смогу, решаю больше не мучиться и выпить чего-нибудь горячего, что-нибудь успокаивающее и усыпляющее. Если правильно помню, еще должен остаться ромашковый чай.

Резко откидываю одеяло и выползаю из постели, даже не заботясь о том, что муж может проснуться. Обычно просыпается он перед тем, как выехать утром из дома и до машины доходит в полусне. Хотя иногда мне кажется, что он просто делает вид, что уже не спит.

Поправляю задравшуюся майку, выхожу из комнаты и резко замираю, видя тусклую полоску света под дверью комнаты дочери.

От страха сердце подскакивает к горлу, и я толкаю дверь в детскую.

Вика на полу строит башню из мягких кубиков. Напротив нее, обняв колени, сидит подросток с короткими светлыми волосами. Он слишком близко к дочери и, чтобы прикоснуться к ней, ему только руку протянуть. Мне же нужно пересечь комнату, между нами край кроватки и раскиданные по ковру игрушки. Наши с ним взгляды встречаются. В моем наверняка паника, в его — досада.

— Антон! — кричу изо всех сил, надеясь, что если муж не проснется, то крик хотя бы спугнет странного гостя.

Вика вздрагивает, испуганно оборачивается, но тут же радостно мне улыбается. Пытается встать, неуклюже заваливается, но её ловит парень, и меня захлестывает ужас от того, что теперь она у него на руках.

— Ты кто?! — в голосе проскальзывают истеричные нотки.

— Сложно объяснить, — спокойно отвечает, не отпуская обнявшую его шею дочку.

— Зачем тебе Вика?

— Я с ней играю, — пожимает плечами.

— Зачем?!

— Какого… — слышу за спиной голос Антона и чувствую неимоверное облегчение — не думала, что он проснется.

Не разбираясь особо, он повторяет свой трюк с метанием предметов*. Несмотря на то, что неведомая мне вещь летит с такой скоростью, что в воздухе видно только мелькнувший розовый мазок, парень успевает отвернуться, прикрывая Вику плечом.

(*о меткости Антона и его трюках подробнее в романе «Дом напротив».)

Пластиковая коробочка с закругленными краями, которая оказывается радио-няней, тормозит, зависает в воздухе, так и не достигая цели, и падает плашмя. Звук поглощает ковер с толстым ворсом, но я все равно вздрагиваю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌ — Я все объясню, — говорит подросток, едва заметно поворачивая голову. — Только не надо больше кидаться предметами.

***

Где-то на изнанке, за несколько лет до рождения Вики

Рэв спускался в подвал по каменным ступеням и, несмотря на свои шесть лет, задумчиво хмурил брови. Сфера предков светилась в темноте запертой комнаты, и свет этот, казалось, проходит даже сквозь толстые каменные стены и тяжелую, обитую металлом дверь. Мальчик с силой сжал тяжелый ключ, свисающего с его шеи на слишком толстой цепи. Отец говорил, что истинные короли тщательно скрывают свои страхи, но в темном подвале можно не претворяться. И хоть не дрожала рука, вставляющая ключ в появившуюся из ниоткуда замочную скважину, сердце заходилось как сумасшедшее.