– Разумеется. Он снимает все проблемы. Будь это раньше, скольких бед мы могли бы избежать!

Вильямисар хотел знать, каковы будут дальнейшие шаги.

– Все в порядке, – заверил его Парра, – это вопрос ближайших двух дней.

В экстренном заявлении Подлежащие Экстрадиции отказались от приведения в исполнение вынесенных ранее смертных приговоров, «учитывая просьбы ряда известных граждан страны». Имелись в виду дошедшие до них радиообращения Лопеса Мичельсена, Пастраны и Кастрильона. По существу речь шла о признании указа. «Мы сохраним жизнь оставшимся заложникам», – говорилось в заявлении. Объявлялось, что в качестве встречного шага утром того же дня еще один из заложников будет освобожден.

Вильямисар, беседовавший с Гидо Паррой, вскочил от неожиданности и закричал:

– Как один? Вы обещали, что освободят всех!

Гидо Парра ничуть не смутился и ответил обычным тоном:

– Терпение, Альберто. Все решится в ближайшие восемь дней.

Маруха и Беатрис ничего не знали о гибели двух женщин. Телевизор и радиоприемник у них забрали, а, слушая охранников, трудно было понять, где правда. Их рассказы были настолько противоречивы, что версия о переводе Марины в другое место явно оказывалась лживой. Собственные же догадки о судьбе подруги неизменно приводили на распутье: или она на свободе, или мертва. Таким образом, если раньше Маруха и Беатрис были единственными, кто знал, что Марина жива, то теперь только они оставались в неведении о ее гибели.

Опустевшая кровать пугала, в голову сами собой приходили ужасные мысли. Через полчаса после ухода Марины в комнату тенью скользнул Монах и сжался в своем углу. Беатрис спросила в упор:

– Что вы сделали с Мариной?

Монах рассказал, что в гараже их ждали два начальника – незнакомые, здесь они раньше не появлялись. На вопрос Монаха, куда они увозят Марину, один прорычал: «Здесь, сукин сын, вопросов не задают!» Монаху приказали вернуться в дом, оставив с Мариной второго охранника, Барабаса.

Это звучало вполне правдоподобно. С одной стороны, за столь короткое время Монах вряд ли успел бы принять участие в черном деле и вернуться, с другой стороны, не верилось, что у него хватило бы духу застрелить пожилую женщину, которую он называл бабушкой, да и она относилась к нему, как к внуку. Другое дело – Барабас, с его репутацией безжалостного мясника и склонностью бахвалиться своими кровавыми делами.

На рассвете Маруху и Беатрис разбудили жалобные звуки, похожие на стон раненого животного, – в своем углу плакал Монах. Предчувствие беды усилилось, когда он отказался от завтрака и несколько раз громко вздыхал: «Жаль, увезли бабушку». Правда, никаких намеков на то, что Марину убили, никто не делал. И только упорное нежелание майордомо вернуть пленницам телевизор подтверждало страшные предположения.

Вернувшаяся после нескольких дней отсутствия Дамарис своим прекрасным настроением внесла еще большую путаницу. На одной из ночных прогулок Маруха спросила, куда она ездила, и Дамарис вполне искренне ответила: «Я ухаживала за доньей Мариной». И тут же добавила, не давая Марухе опомниться: «Она часто вас вспоминает и передает привет». Как бы случайно Дамарис рассказала, что охрану Марины поручили Барабасу, поэтому он и не возвращается.

С того дня после подобных отлучек Дамарис непременно рассказывала новости о Марине, но чем больше энтузиазма слышалось в ее голосе, тем меньше хотелось ей верить.

– Донья Марина чувствует себя прекрасно!

У Марухи не было никаких оснований доверять Дамарис больше, чем Монаху или кому-то еще из охраны. С другой стороны, в этой ситуации все могло оказаться правдой. Если же Марина жива, значит, есть какая-то другая, еще более страшная правда, которую от них скрывают, лишая новостей.

Воспаленное воображение допускало любые возможности. Но самые горькие предположения Маруха старалась скрыть от Беатрис, опасаясь, что та их не вынесет. К счастью, Беатрис и сама отгородилась от всего плохого. Возможность гибели Марины она просто отталкивала от себя. Спасалась мечтами. Вот брат Альберто, как наяву, подробно рассказывает, что сделано ради ее спасения, говорит, что все идет хорошо и близок час освобождения. Вот отец с радостью сообщает, что забытые в сумочке кредитные карточки находятся в целости и сохранности. Грезы эти были такими реальными, что сама Беатрис уже не могла отделить вымысел от правды.

В те дни заканчивалась смена охранявшего их юноши лет семнадцати, по имени Хонас. Каждый день в семь утра он включал свой хриплый магнитофон и слушал музыку. Любимые песни он крутил до одури с максимальной громкостью. Да еще и подпевал, выкрикивая время от времени: «Проклятая шлюха-жизнь! Зачем я только влез в это дерьмо!» В спокойные минуты Хонас начинал вдруг рассказывать Беатрис о своей семье, как правило, заканчивая с глубоким вздохом: «Если бы вы знали, кто мой отец!» Кто именно – он не уточнял, но эта откровенность и необъяснимая доверительность других охранников заметно разряжали атмосферу в комнате.

И все же майордомо как хранитель домашнего покоя посчитал нужным сообщить начальству о растущей нервозности. Два босса приехали успокаивать пленниц. Радио и телевизор, правда, не вернули, но решили как-то скрасить повседневный быт. Привезли кое-что из обещанных книг, в том числе роман Корин Тельядо(). Появились развлекательные журналы, хотя и староватые. Туда, где раньше висела синяя лампа, приказали повесить яркий фонарь и включать его на час в семь утра и в семь вечера, чтобы можно было читать, однако пленницы настолько привыкли к полумраку, что не смогли выдерживать яркий свет. Кроме того, фонарь сильно нагревался, и в комнате становилось душно.

Маруха опять впала в уныние. Днем и ночью она лежала на матрасе лицом к стене, делая вид, что спит, чтобы ни с кем не разговаривать. Она почти не ела. Между тем Беатрис на освободившейся кровати с головой погружалась в журнальные кроссворды и шарады. Как ни жестоко это звучит, но такова была реальность: четверым в комнате стало просторнее, чем пятерым, – меньше толкотни и легче дышать.

В конце января закончилась смена Хонаса. Он тепло попрощался с заложницами. «Никому не говорите, откуда вы узнали то, что я сейчас расскажу», – вдруг предупредил юноша. Его, видимо, давно подмывало высказаться:

– Донья Диана Турбай убита.

Женщины вздрогнули, как от удара. Маруха признавалась, что это был самый жуткий момент заточения. Беатрис опять пыталась не думать о непоправимом, но в голове крутилось: «Если убили Диану, значит, следующая очередь – моя». Еще первого января, когда вместе со старым годом ушли надежды на освобождение, она внушила себе: «Если меня сейчас не отпустят, значит, я погибну».

Однажды, когда Маруха играла в домино с одним из охранников, Горилла вдруг начал тыкать пальцем себе в грудь: «Что-то здесь не так! Что это может быть?» Оторвавшись от игры, Маруха презрительно посмотрела в его сторону и ответила: «Газы или инфаркт». Горилла испуганно вскочил, уронил на пол автомат и, прижав к груди ладонь с растопыренными пальцами, заорал на весь дом:

– Черт возьми, у меня болит сердце!

С этими словами он рухнул ничком на не убранную после завтрака посуду и замер. Беатрис, которую Горилла люто ненавидел, немедленно вспомнила, что она врач, и бросилась ему на помощь. Напуганные криком и громким падением, в комнату ворвались хозяин и его жена. Второй охранник, маленький и тщедушный, тоже попытался помочь, зацепился за свой автомат и отдал его Беатрис:

– Вы отвечаете за донью Маруху.

Охранник, майордомо и Дамарис втроем не смогли поднять лежащее тело. Кое-как они перетащили Гориллу в соседнюю комнату. Беатрис с автоматом в руках и потрясенная случившимся Маруха одновременно посмотрели на лежавший на полу второй автомат, и обеих пронзила одна и та же мысль. Стрелять из пистолета Марухе приходилось; как пользоваться автоматом, ей тоже как-то объясняли, но что-то удержало ее и не позволило поднять с пола оружие. Для Беатрис же автомат был не в новинку. Еще студенткой она дважды в неделю занималась на военных курсах, была младшим лейтенантом, потом лейтенантом, а сейчас – капитаном медицинской службы. Но и Беатрис понимала, что шансы на побег невелики. Пленницы утешились мыслью, что Горилла уже сюда не вернется. Так оно и случилось.