Опасаясь, что священника могут подвести провалы памяти, Вильямисар посоветовал ему делать записи. Падре так и поступил, но пошел, по-видимому, еще дальше. Сославшись на плохую память, он попросил самого Эскобара записать его основные требования, а когда это было сделано, начал обсуждать и отбрасывать те, которые, по его мнению, невозможно выполнить. Таким образом, Эскобару практически не удалось затронуть излюбленную тему наказания полицейских, обвиняемых в разного рода преступлениях, и разговор сосредоточился на безопасности места заключения.

По словам падре, он задал вопрос о причастности Эскобара к покушениям на четырех кандидатов в президенты. Тот категорически отрицал это, заявив, что ему приписывают чужие преступления. Кроме того, он заверил, что не мог предотвратить покушение на профессора Лоу Мутра, совершенное 30 апреля прошлого года на одной из улиц Боготы, поскольку приказ был отдан значительно раньше и его не успели отменить. По поводу похищения Марухи и Пачо Эскобар старался не говорить ничего такого, что могло бы выдать его как заказчика, но заверил, что Подлежащие Экстрадиции содержат их в нормальных условиях, оба пленника здоровы и будут отпущены на свободу, как только удастся согласовать срок явки с повинной. О Пачо он даже сказал вполне серьезно: «Этот почти доволен, что его похитили». В конце беседы Эскобар отметил, что добрая воля президента Гавирии вызывает ответное стремление договориться. Записи, сделанные отчасти рукой священника, но в основном исправленные и уточненные самим Эскобаром, стали первым официальным свидетельством его желания сдаться правосудию.

Когда падре вставал, чтобы попрощаться, упала одна из его контактных линз. Он попытался вставить ее, Эскобар начал ему помогать, потом позвали на помощь прислугу, но все оказалось тщетно. Падре явно расстроился. «Делать нечего, – вздохнул он, – это получается только у Паулины». К его удивлению, Эскобар не только понял, о ком идет речь, но и знал, где находилась в тот момент Паулина.

– Не отчаивайтесь, падре, – сказал он священнику. – Если хотите, мы пошлем за ней.

Но падре, настроенный поскорее вернуться, решил ехать без линзы. Прежде чем попрощаться, Эскобар попросил благословить небольшой медальон из золота, висевший у него на шее. Это было уже в саду на глазах у телохранителей, и они тоже попросили благословения:

– Падре, вы не можете уехать, не благословив нас.

Все стали на колени. Как и предвидел дон Фабио Очоа, посредничество падре Гарсии Эррероса решительно повлияло на сговорчивость людей Эскобара. Последний, видимо, заметив это, преклонил колени вместе со всеми. Благословляя, падре призвал их вернуться к легальной жизни и способствовать миру в стране.

Он отсутствовал не более шести часов. Около половины девятого вечера, когда на небе уже заблестели звезды, падре вернулся в Ла-Лому и выскочил из машины одним прыжком, как пятнадцатилетний школьник.

– Не волнуйся, сын мой, – сказал он Вильямисару. – Все в порядке, я только что заставил их всех стоять на коленях.

Священник был так возбужден, что его не могли успокоить ни слова, ни специальные настойки из семейных запасов Очоа. По-прежнему лил дождь, но падре хотел немедленно лететь в Боготу, рассказать всем о встрече, увидеть президента, чтобы на месте решить все вопросы и объявить о мире. Его уговорили лечь поспать, но падре все бродил по темному дому, разговаривая сам с собой и читая вслух собственные молитвы. Лишь на рассвете его наконец поборол сон.

Когда 16 мая в одиннадцать утра они приземлились в Боготе, о проведенной встрече уже вовсю говорили по радио. Довольный Вильямисар, обнимая встречавшего в аэропорту Андреса, сказал ему: «Не волнуйся, сынок. Маму выпустят через три дня». Сложнее оказалось убедить в этом Рафаэля Пардо, которому Вильямисар позвонил по теле фону.

– Я искренне рад, Альберто! Но не слишком обольщайся.

Впервые после похищения Вильямисар появился на вечеринке у друзей, которые не сразу поверили, что его радостное настроение вызвано, в конце концов, не более, чем очередным призрачным обещанием Пабло Эскобара. К тому времени падре Гарсия Эррерос завершил обход редакций теле-, радио– и газетных новостей, убеждая всех проявить к Эскобару терпимость, «Если мы не оттолкнем его, он сможет существенно способствовать миру», – утверждал падре, добавляя без ссылки на Руссо: «Все люди, в сущности, добры, но отдельные обстоятельства могут делать их злыми». Наконец он заявил перед спутанным клубком микрофонов:

– Эскобар – человек добрый.

В пятницу, 17 мая газета «Тьемпо» сообщила, что падре привез личное послание Эскобара, которое передаст президенту Гавирии в ближайший понедельник. На самом деле речь шла о записях, сделанных «в четыре руки» Эскобаром и священником во время встречи. В воскресенье Подлежащие Экстрадиции выступили с заявлением, которое в бурном потоке новостей чуть не осталось незамеченным: «Мы отдали приказ об освобождении Франсиско Сантоса и Марухи Пачон». О сроках не говорилось, однако радио преподнесло это как свершившийся факт, и журналисты начали осаду квартир заложников.

Приближалась развязка: Вильямисар получил от Эскобара письмо, в котором говорилось, что Маруха Пачон и Франсиско Сантос будут освобождены не сегодня, а завтра, в понедельник, 20 мая, в семь часов вечера. Но во вторник в девять утра Вильямисар должен снова лететь в Медельин, чтобы присутствовать при сдаче Эскобара.

О заявлении Подлежащих Экстрадиции Маруха узнала в воскресенье из семичасовых вечерних новостей. Дата и время освобождения в нем не упоминались, но с учетом порядков внутри картеля все могло произойти и через пять минут, и через два месяца. Зато майордомо и его жена буквально влетели в комнату, готовые отпраздновать событие немедленно.

– Наконец-то все кончилось! Это надо отметить!

С трудом Маруха уговорила их дождаться официального приказа из уст прямого эмиссара Пабло Эскобара. Сама новость не удивила пленницу: не первую неделю она замечала явные признаки улучшения обстановки по сравнению с тем, чего можно было ожидать после обескураживающих планов постелить в ее комнате ковры. В последних передачах «Колумбия требует освободить» появлялось все больше друзей и популярных актеров. С возросшим оптимизмом и особым вниманием следила Маруха за героями телесериалов, ей казалось, что зашифрованные послания скрываются даже в глицериновых слезах неразделенной любви. Наконец, заявления падре Гарсии Эррероса, с каждым днем звучавшие все эффектнее, заставляли поверить, что невозможное в конце концов свершится.

Предвидя спешку при освобождении и не желая предстать перед камерами в мрачном костюме пленницы, Маруха приготовилась надеть то, в чем ее похитили. Но не услышав по радио ничего нового и заметив разочарование майордомо, ожидавшего получить официальный приказ еще до отхода ко сну, она даже самой себе побоялась показаться смешной. Маруха приняла большую дозу снотворного и проснулась наутро с каким то гнетущим безразличием к тому, кто она и где находится.

Вильямисара сомнения не мучили: в письме Эскобара все было сказано ясно. Альберто сразу передал письмо журналистам, но те как-то не особенно ему поверили. Часов в девять одна из радиостанций передала помпезное сообщение о том, что сеньору Маруху Пачон только что освободили в районе Салитре. Шумной толпой журналисты стали покидать дом Вильямисаров, хотя сам Альберто сохранял спокойствие.

– Они ни за что не отпустят ее в таком удаленном районе, где может произойти все что угодно, – сказал он. – Наверняка все произойдет завтра и в безопасном месте.

Один из репортеров подсунул ему микрофон:

– Удивительно, что вы так верите этим людям на слово.

– Это слово, данное на войне, – ответил Вильямисар.

Самые доверчивые журналисты все же остались дежурить в коридорах и в баре, пока Вильямисар не напомнил им, что пора запирать дом. Многие провели ночь в стихийно возникшем перед домом журналистском кемпинге.