– Джордж, – перебила мать.

– Ничего удивительного, – продолжал отец, устраиваясь за столом раньше жены и сына. – Пока человек еще не родился на свет – это одно состояние, пока живет – второе, а уж после – третье. И не надо стесняться говорить вслух: эй, я на первой отметке, я – на второй! Ничего не попишешь, мы теперь – на третьей и, как твоя мама призналась, иногда об этом забываем. Зато я могу пить сколько влезет!

Он разлил вино и залпом осушил свой бокал:

– Недурно!

– Разве ты можешь судить? – вырвалось у сына, но он тут же прикусил язык.

К счастью, отец этого не расслышал и похлопал по сиденью стула:

– Садись, ма!

– Не говори мне «ма». Меня зовут Элис!

– Садись давай, Ма-Элис!

Мать осторожно присела на стул по одну сторону от него, а сын – по другую.

Только сейчас, когда все немного успокоились, сын как следует рассмотрел, во что одеты родители.

Отец пришел в твидовом пиджаке, в брюках-гольф и ярких гетрах с орнаментом. Апельсинового цвета туфли до блеска начищены, вокруг шеи повязан галстук – черный в оранжевую полоску, на голове кепи с широким отворотом, вроде бы из коричневого твида, совсем новое.

– Шикарно выглядишь, отец. И ты, мам…

Мать выбрала для такого случая элегантное пальто из тонкого серого кашемира, синее с белым шелковое платье и голубой шарф. Ее костюм довершала шляпка-колокол, какие носили стареющие модницы, прикрепляя рубиновыми булавками к безупречным локонам.

– Где я мог видеть эту одежду? – спросил сын.

Не дождавшись ответа, он вспомнил: на любительской фотографии, сделанной на лужайке у дома то ли в День поминовения[26], то ли в День независимости, четвертого июля, много лет назад. Они с братом, одетые в короткие брюки, курточки и кепки, исподтишка щипали друг друга, а сзади стояли родители, щурясь навстречу солнцу, которое навсегда осталось в том полуденном небе.

Отец, будто прочитав его мысли, сказал:

– Мы тогда как раз вернулись из церкви – дело было на Пасху, в тысяча девятьсот двадцать седьмом году. Я отправился к заутрене в костюме для гольфа. Мать чуть в обморок не упала.

– Что за сплетни? – Мать порылась в сумочке, достала зеркальце, проверила, как накрашены губы, и подправила помаду мизинцем.

– Ничего особенного, Элис-ма. – Отец еще раз наполнил бокал, но теперь, под пристальным взглядом сына, стал пить медленнее.

– Когда распробуешь, вино хоть куда. Но крепкие напитки получше будут. Виски, к примеру. Где меню? Черт, вот же оно. Дайте-ка сюда.

Отец долго просматривал меню, вчитываясь в названия блюд.

– Почему тут все на французском? – возмутился он. – Неужели нельзя писать по-человечески? Кем они себя возомнили?

– Меню – на английском, папа. Смотри сюда. Видишь? – Сын провел ногтем по паре строк.

– Чтоб им пусто было, – фыркнул отец. – Почему же попросту не написать?

– Папуля, – сказала мать, – ты выбирай из того, что понятно.

– Терпеть не могу выбирать. А другие что едят? К примеру, вот за тем столиком? – Приглядываясь, отец подался вперед и вытянул шею. – На вид аппетитно. Закажу-ка и я то же самое.

– Твой папа, – сказала мать, – всегда так заказывал. Если бы люди за тем столиком грызли кнопки или свиные желудки, он бы все равно заказал то же самое.

– Припоминаю, – тихо сказал сын и допил вино. Он глубоко вздохнул, подождал немного и выдохнул.

– Что ты будешь, мам?

– А ты, сынок?

– Бифштекс по-гамбургски…

– Ну и я за компанию, – сказала мать, – чтобы не создавать лишних сложностей.

– Мама, – возразил сын, – какие могут быть сложности? В меню три десятка блюд.

– Нет, – отрезала мать и, опустив меню, накрыла его салфеткой, будто маленькое бездыханное тельце. – Разговор окончен. Вкус моего сына – мой вкус.

Потянувшись за вином, сын обнаружил, что бутылка пуста.

– Ничего себе, – сказал он, – неужели мы всё выпили?

– «Мы» – это громко сказано. Закажи еще, сын. А пока давай я с тобой поделюсь. – Отец отлил ему половину своего бокала. – Такого вина можно хоть ведро выпить.

Официант принес еще вина, которое тут же было откупорено и разлито по бокалам.

– Береги печень! – напомнила мать.

– Это что: угроза или тост? – спросил отец.

Когда они в очередной раз подняли бокалы, сын поймал себя на мысли, что вечер не задался: беседа шла совсем не так, как рисовалось в мечтах.

– Твое здоровье, сын!

– И твое, папа. Мам, за тебя!

И снова он покраснел и умолк, потому что вспомнил то место, откуда сегодня появились родители – безмолвные ряды тесных пристанищ с мраморными крышами, на которых высечены звучные имена; такое место, где слишком много крестов и слишком мало ангелов.

– За ваше здоровье, – негромко повторил сын.

Мать наконец-то подняла свой бокал и пригубила не более капли, словно полевая мышка.

– Ой, – поморщилась она, – кислое.

– Вовсе нет, мам, – сказал сын. – Это такой сорт. Неплохое вино, поверь…

– Если оно такое хорошее, – возразила мать, – почему вы стараетесь его побыстрее проглотить?

– Ну, мать! – не выдержал отец. – Ты как скажешь!.. – Его разобрал смех, он хлопнул в ладоши, облокотился на стол и постарался напустить на себя серьезный вид. – Полагаю, тебе не терпится спросить, зачем мы пришли?

– Не ты же нас собрал, отец. Он нас позвал. Твой сын.

– Шучу, мамуля. Ну, сын, скажи, зачем ты это сделал?

Родители ждали ответа.

– Вы о чем?

– Зачем ты нас сюда позвал?

– Ах, вот оно что…

Наполнив опустевший бокал, сын промокнул лицо салфеткой – его прошибла испарина.

– Погодите, – сказал он, – мне надо собраться с мыслями…

– Не дави на него, папа, дай мальчику прийти в себя.

– Конечно, конечно, – согласился отец. – Просто нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы привести себя в надлежащий вид, выкроить время и проделать этот путь. К тому же…

– Отец…

– Нет уж, Элис, позволь мне договорить. Сын мой, милый мальчик, то место, где ты нас поселил, – далеко не самое лучшее.

– Не хуже других, – сказала мать.

– Гораздо хуже, и ты это знаешь. – Отец вилкой начертил это место на скатерти. – У черта на рогах, повернуться негде. Унылые задворки. Про отопление и говорить нечего!

– Ну, допустим, зимой бывает холодновато, – признала мать.

– Ничего себе «холодновато»! Такой мороз, что трещины идут во все стороны. А уж соседей и вспоминать противно!

– Ты всегда придирался к соседям, везде, в любых обстоятельствах, – заметила мать. – Соседи выезжали – ты говорил: «Попутный ветер». Новые въезжали, а ты: «Принесла нелегкая…»

– Здешние всех переплюнули. Сынок, ты не мог бы нам как-нибудь помочь?

– Помочь? – переспросил сын и подумал: боже мой, они просто не соображают, откуда пришли, не знают, где были двадцать лет, не понимают, почему там холодно…

– А летом слишком жарко, – продолжал отец. – Плавишься от жары, а ботинки не снять. Не смотри на меня так, мама. Почему не сказать сыну все без утайки? Он что-нибудь придумает, правда ведь, сынок? Подыщет нам новое место…

– Да, папа.

– Голова болит, сын?

– Нет-нет. – Сын открыл глаза и потянулся за вином. – Я этим займусь. Обещаю.

Интересно, подумал он, доводилось ли кому-нибудь подыскивать в такой ситуации новое пристанище исключительно ради хорошего вида и приятного соседства? Позволено ли это законом? Да и куда их везти? Куда они захотят перебраться? Может, в Чикаго? Есть там одно место, достаточно высокое…

Только теперь к их столику подошел официант, чтобы принять заказ.

– Мне – то же самое, что ему. – Мать кивнула на сына.

– Мне – то, что ест вот тот человек, – сказал отец.

– Бифштекс по-гамбургски, – заказал сын.

Официант ушел и вскоре вернулся. Они начали торопливо есть.

– У нас что, соревнование на скорость?

– Верно, куда спешить? Ах!