Кроукер хотел было спросить, что это были за люди, но, подумав, решил умерить свое любопытство. Какое это имеет значение? В свое время он сам неоднократно сталкивался с подобным зверьем. Выходило так, что у него и Лиллехаммера было много общего.

Лиллехаммер оттопырил пальцем верхнюю губу.

— Обидно, что я не могу отрастить усы. Омертвение волосяных мешочков.

— Ладно, — Лиллехаммер пожал плечами, — пора вновь переходить к делу. Ветер усиливается, и нам скоро придется отчаливать.

Он выглянул в иллюминатор — лодки снялись с места и на всех парусах неслись в тихую бухту Марко-Айленда. Поблизости не осталось ни одного суденышка.

— Вернемся к Доминику Гольдони. Ваших сведений о нем на сегодняшний день недостаточно. А дело вот в чем: вчера Гольдони неожиданно, никого не предупредив, нарушил условия своего договора с Федеральным правительством Соединенных Штатов.

— Что он натворил?

— Позволил себя убить — вот что он натворил.

— Доминик Гольдони мертв, — не поверил своим ушам Кроукер. — Трудно себе представить.

— Он не просто убит, с ним сотворили такое, что даже самые стойкие сотрудники ФПЗС пришли в ужас.

— Вы можете ответить, для чего понадобилось это делать?

— Можно только гадать. Для этого я и пришел к вам: не согласились бы вы сотрудничать со мной в установлении истины?

На секунду Кроукер задумался.

— Почему, черт побери, я? Судя по всему, вы сами занимаете высокий пост в ФБР. Вы можете подобрать целую кучу оперов, которые моложе меня и лучше подготовлены. — Он протянул руку к чемоданчику. — Я ведь даже и не подозревал о существовании подобных игрушек.

— Давайте не будем прибедняться. На меня это не действует. Ваше имя мне выдал компьютер. Когда-то вы работали вместе с Николасом Линнером под началом Гордона Минка в Красном департаменте, нашей секции, занимающейся изучением Советского Союза. Вы тогда превосходно вытравили всех хорьков из этого минковского курятника. — Лиллехаммер нахмурился. — Правда заключается в том, что я не могу доверять никому у себя в конторе до тех пор, пока не выясню один вопрос: как им, несмотря на все меры предосторожности, предпринятые ФПЗС, все-таки удалось добраться до Доминика Гольдони? Откровенно говоря, я нуждаюсь в помощи, — продолжал Лиллехаммер. — Гольдони были даны секретные инструкции, категорически запрещающие звонить домой или встречаться с кем-либо без санкции ФПЗС. Как же все это произошло? До случая с Домиником у ФПЗС проколов не было, впрочем, не было и нарушений инструкций.

— Но ведь кто-то нашел лазейку.

Лиллехаммер долго смотрел куда-то в сторону. Затем устремил взгляд своих пронизывающих глаз на собеседника.

— Мне представляется, что его предал кто-то из домашних, кто-то из тех, кому он абсолютно доверял. Уверяю вас, не нарушь он правил ФПЗС, его безопасность была бы гарантирована на сто процентов.

Прокрутив в голове возможные варианты решения этой проблемы, Кроукер заметил:

— Вам, несомненно, потребуется помощь. Но лично я вряд ли смогу ее оказать, поскольку все эти дрязги меня мало интересуют. К тому же я всегда был слаб в юриспруденции и делал все по-своему.

Лиллехаммер не сводил с него глаз.

— Ответьте мне прямо. Вас заинтересовало мое предложение? Вы согласны стать моей правой рукой? Или же вам больше по душе шоферить в этой «заводи» и поить пивом разобравшихся дельцов?

— А вы убедительно орудуете словами, — рассмеялся Кроукер.

— Зовите меня Уилл.

Прежде чем пожать протянутую ему руку, Кроукер некоторое время молча ее разглядывал.

— У меня такое ощущение, какое, наверное, было у ветхозаветного мученика Исмаила.

Откуда-то из живота Лиллехаммера вырвался добродушный смешок, однако на сей раз ужасные шрамы оказались скрытыми в складках его загорелого лица.

— Я рад нашему предстоящему сотрудничеству. Лью. Можно я буду называть вас по имени? Тем более это будет случаться довольно редко, поскольку в нашей работе пользоваться настоящими именами крайне небезопасно. Итак, Исмаил и Агав[7]. Команда мастеров.

* * *

В лучах висящего в зените солнечного диска Венеция в этот осенний день была как бы увенчана короной, сверкающей золотом и изумрудами.

До этого Николас ни разу не был в Венеции, поэтому не звал, что можно ожидать от этого города. Гнилой город, утопающий, подобно Атлантиде, в бесконечных лагунах, окружающих его со всех сторон. Многовековой процесс разложения наложил отпечаток на штукатурку колонн его дворцов, наполнил воздух запахом сырости, а из густого лабиринта бесконечных улочек, казалось, невозможно было выбраться.

Николасу доводилось слышать воспоминания тех, кто побывал в Венеции и, пройдя сквозь муки круговращения в безжалостной толпе под палящими лучами летнего солнца, уехал оттуда, чтобы никогда больше не вернуться.

Мрачные, неприятные воспоминания людей, которым не улыбнулась Фортуна. Эти инстинктивные непрошенные мысли крутились у него в голове, в то время как он на свежевыкрашенном катере, motoscafo, пересекал лагуну, держа курс на город, который, казалось, покоится не на грунте, а на чем-то эфемерном, чутком, как сон.

Николас стоял на верхней палубе рядом с капитаном и явно не сожалел о том, что на нем плотная замшевая коричневая куртка, надежно предохраняющая от ветра и холодных брызг.

Катер на большой скорости рассекал воду цвета вороненой стали, и перед взором Николаса как бы из перламутровой пучины вырастал город.

Сверху над городом нависал небесный свод, такой ясный и прозрачный, что захватывало дух от ощущения его бесконечности. Источаемые этой бесконечностью солнечные лучи играли в золотых куполах соборов и темно-коричневых башнях замков, которые, казалось, как по волшебству сохранились со времен Тысячи и одной ночи.

Катер начал замедлять ход, вибрация уменьшилась, и резкий гул мотора сменился мягким урчанием. Motoscafo вышел из пределов лагуны и, по широкой дуге обогнув деревянные предупредительные столбы, с какой-то ритуальной торжественностью вошел в Гранд-канал.

Сейчас катер находился где-то в районе Сан-Джорджо Маджоре, а прямо по курсу над горизонтом вздымался красновато-коричневый, подобно застывшей крови, тускло поблескивающий и величественный купол собора Санта-Мария делла Салуте, на который с небес нисходил всадник на крылатом коне.

При мысли о том, что нога его вот-вот ступит на брусчатку площади Святого Марка, Николас почувствовал, как его охватывает возбуждение: ему казалось, что когда-то он уже ходил по ней, одетый в длинный черный плащ, высокие черные ботфорты; черная маска скрывала его глаза и лоб, на голове — жесткая треуголка. Где-то в вышине ветер развевал незнакомые ему флаги, которые яснее всяких слов говорили ему, что война уже началась. У Николаса было такое чувство, что он возвращается домой.

Он прикрыл глаза, как бы желая защитить их от слепящего осеннего солнца. Motoscafo сделал очередной разворот, и взгляду Николаса начала медленно раскрываться панорама площади Святого Марка с Дворцом дожей по правую руку и статуей Меркурия, посланца богов, а по левую руку возвышалась каменная фигура Крылатого льва — покровителя Венеции. Вторично его охватило сильнейшее ощущение того, что когда-то он уже это видел. Николас вздрогнул, ему даже пришлось ухватиться за медные поручни трапа, чтобы не свалиться в воду. Он смотрел на площадь, и ему казалось, что в воздухе по-прежнему витает неистребимый запах давно отгремевших войн.

Дворец ди Мачере Венециано располагался между Пунто делла Догана с собором Санта-Мария делла Салуте и Камао Карита, где находилась Академия изящных искусств в окружении феерического архитектурного ансамбля.

Когда-то отель служил летней резиденцией дожей. Из окон его открывался захватывающий дух вид на Рио де Сан-Маурицио, собственно, тот же канал, но, как Николас уяснил себе, в Венеции Каналом называли только Гранд-канал. Он также открыл для себя, что исполинские здания, именуемые горожанами палаццо, на самом деле были просто жилыми домами. В те времена, когда республикой правили дожи, только их дворцы соответствовали понятию палаццо.