– Зовите меня Брайан. Да, на сегодня все.

Посетители потянулись к выходу. Зи еще раз подошла к Эйвери:

– Как мне отплатить вам за спасение сына?

– Мне не надо никакой платы. Не все здесь было игрой. – Женщины обменялись многозначительными взглядами.

Зи погладила Эйвери по руке и скрылась за дверью вместе с Брайаном.

В палате повисла тяжелая тишина. Наконец Тейт оторвал спину от стены и встал в изножье кровати.

– Возможно, они поженятся, – заметил он.

– И как ты к этому отнесешься?

Некоторое время он изучал носки своих ботинок. Потом поднял голову:

– Кто их осудит? Они любят друг друга дольше, чем я живу на свете.

– Теперь легко себе представить, отчего Зи всегда казалась такой печальной.

– Психологически она была папиной узницей. – Он издал сухой смешок. – Пожалуй, мне уже не следует называть его папой, а?

– Почему? Ведь для тебя Нельсон был отцом, и хорошим отцом, что бы им ни руководило.

– Наверное. – Он посмотрел на нее долгим взглядом. – Мне следовало поверить тебе вчера, когда ты пыталась меня предупредить.

– Для тебя все это звучало немыслимо, вот ты и не поверил.

– Но ты была права.

Она покачала головой:

– Я никогда не подозревала Нельсона. Эдди – да. Джека тоже. Но только не Нельсона.

– Хочу о нем горевать, но стоит мне снова вспомнить, как жесток он был с моей матерью… Или как нанял моего лучшего друга, чтобы тот меня убил… Господи. – Он вздохнул и запустил руку себе в волосы. На глазах у него появились слезы.

– Не кори себя, Тейт. На тебя так много всего свалилось. – Ее тянуло обнять и утешить его, но он об этом не просил, а пока он не просил, она не имела права ему навязываться.

– Когда ты будешь делать свой фильм, я попрошу тебя об одной услуге.

– Никакого фильма не будет.

– Нет, будет, – твердо заявил Тейт. Обойдя кровать, он сел на самый край. – Тебя ведь уже провозгласили героиней.

– Зря ты сегодня утром рассказал, кто я такая. – Она смотрела прямой репортаж с пресс-конференции, проходившей в вестибюле «Паласио дель Рио». – Ты мог бы развестись со мной как с Кэрол, ты ведь так собирался поступить?

– Я не могу начинать политическую карьеру со лжи, Эйвери.

– Ты сейчас впервые назвал меня настоящим именем, – прошептала она, замирая.

Они опять посмотрели друг на друга. Наконец, он сказал:

– Пока никто, кроме тех, кто был сейчас тут в комнате, и, возможно, нескольких агентов ФБР, не знает, что заговор подготовил Нельсон Ратледж. Все считают, что Эдди действовал в одиночку и объясняют его озлобление разочарованием в послевоенной Америке. Я прошу тебя подать все именно в таком виде. Ради моей семьи. Прежде всего, ради матери.

– Если меня станут об этом спрашивать, я так и отвечу. Но никакого фильма снимать не буду.

– Нет, будешь.

Ее глаза увлажнились, и она порывисто схватила его за руку:

– Для меня невыносимо, что ты видишь за этим только мое желание поживиться за твой счет или добиться славы и признания.

– Я вижу за этим единственную причину. Ту, о которой ты мне говорила вчера и в которую я никак не хотел верить, – ты любишь меня.

Ее сердце чуть не выскочило из груди. Она погрузила пальцы в его волосы:

– Люблю, Тейт. Больше жизни.

Он взглянул на повязку у нее на плече, слегка поежился и зажмурился. Когда он опять открыл глаза, они были затуманены слезами.

– Я знаю.

– Снова смотришь?

Сенатор Тейт Ратледж вошел в гостиную комфортабельного дома в Джорджтауне, где жил с женой и дочерью. В этот день он застал Эйвери за просмотром документального фильма, который она выпустила по настоянию Тейта.

В течение шести месяцев после того, как он занял место в Сенате, фильм транслировался по каналу Пи-Би-Эс на всю страну. Факты были представлены объективно, сжато и без прикрас, несмотря на личное участие автора в изложенных событиях.

Тейт убедил Эйвери, что зрители имеют право знать о причудливой цепочке происшествий, начавшихся с катастрофы рейса 398 и разрешившихся кровопролитием вечером в день выборов.

Еще он сказал ей, что никто другой не сумеет так проникнуть в суть происходившего и так его прочувствовать. Последним же его аргументом было то, что ему было бы неприятно, если бы его первый срок пребывания на посту сенатора постоянно омрачали всяческие вымыслы и спекуляции. Он считал, что лучше, если люди будут знать правду, нежели что-то домысливать.

Фильм не принес Эйвери Пулитцеровскую премию, хотя его с восторгом приняли обозреватели, критика и коллеги-журналисты. Сейчас она рассматривала ряд предложений осветить еще несколько тем.

– Все греешься в лучах славы, да? – Тейт поставил портфель на угловой столик и сбросил пиджак.

– Не дразни меня. – Она взяла его за руку, поцеловала запястье и заставила сесть рядом с собой на диван. – Просто сегодня звонил Айриш. И обо всем мне напомнил.

Айриш благополучно оправился от инфаркта, полученного в лифте отеля «Паласио дель Рио». Он уверял, что тогда действительно умер, а потом ожил. Как же Пэскел мог так ошибиться и не уловить биения пульса? Он божился, что помнит, как воспарил над собственным телом, посмотрел вниз и увидел Пэскела, который вытаскивал его из лифта.

Понятно, все знакомые Айриша всласть поострили насчет его кельтских предрассудков и доморощенного католичества. Но для Эйвери значение имело лишь то, что она его не потеряла.

В самом конце фильма, когда обрывались документальные кадры, на экране появлялась надпись: «Посвящается памяти Вэна Лавджоя».

– Мы далеко от его могилы, и я не могу положить на нее цветы, – хрипло проговорила она. – Поэтому я чту его память, когда смотрю его съемку. – Она выключила видео и отложила пульт.

Злоумышления Нельсона сильно сказались на их жизни. Им никогда полностью не избавиться от тревожащих воспоминаний. Джек все еще тщился преодолеть разочарование в отце. Он даже предпочел остаться в Сан-Антонио и заниматься делами юридической фирмы, а не присоединяться к штату сотрудников Тейта в Вашингтоне. Но несмотря на разделявшее их расстояние, сводные братья никогда раньше не были друг другу ближе, чем сейчас. Оба надеялись, что время постепенно залечит нанесенную им рану.

Тейт тоже ежечасно силился осознать содеянное Нельсоном, но в душе поневоле скорбел о человеке, которого звал отцом. Для Тейта он как бы существовал в двух совершенно разных лицах.

По отношению к Брайану Тейту он испытывал противоречивые чувства. Он симпатизировал ему, уважал его и ценил за счастье, которое обрела с ним Зи, когда они поженились. Но к тому, чтобы называть его отцом, он готов не был, не мог в открытую признать их родство, пусть даже и признавая его внутренне.

В минуты борьбы с противоречивыми чувствами он обретал неоценимую поддержку в любви своей жены.

Размышляя об этом, Тейт привлек ее к себе, находя желанное успокоение. Он долго сидел так, обнимая ее и уткнувшись лицом ей в шею.

– Я тебе когда-нибудь говорил, какая ты изумительная, мужественная женщина, если смогла все это совершить, не боясь поставить под угрозу собственную жизнь? Боже мой, я все вспоминаю тот вечер, когда почувствовал, как у меня по рукам течет твоя кровь. – Он крепко поцеловал ее в щеку. – Я снова влюбился в свою жену и не мог взять в толк, с чего бы это. И, не успев по-настоящему тебя оценить, едва тебя не потерял.

– Я думала, тебе будет все равно, – призналась она. Он поднял голову и вопросительно взглянул на нее. – Я опасалась, что когда ты узнаешь, кто я такая, я тебе больше не буду нужна.

Он снова сжал ее в объятиях.

– Ты была мне нужна, и нужна сейчас. – То, как он это произнес, рассеяло ее последние сомнения. А то, как он ее поцеловал, скрепило его слова клятвой не менее священной, чем та, которую они дали несколько месяцев назад.

– Я ведь до сих пор постигаю тебя, хотя уже так близко тебя знаю, – прошептал он, почти не отрывая губ от ее рта. – Ближе, чем любую другую женщину. Видит Бог, это правда. Я знаю, что ты чувствуешь и какова на вкус каждая клеточка твоего тела.