– Раньше такого не было!
– Ну, это... шоковая реакция, – осторожно пояснила она.
Джованни сверкнул глазами.
– А надписи-указания? Для нее? Тина кивнула.
– Ваша родня в Палермо ничего об этом не знает.
– Конечно, поэтому я и приехал. – Было видно, что он еще не отошел от потрясения. Сначала эта морока с ребенком, потом ужасное откровение про мать. Неудивительно, что Джованни соображает хуже обычного. – Мой дядя звонил ей домой, и незнакомый женский голос ответил, что о ней ничего не известно.
– Это бабушка Джима Фальконера.
– Фальконера? – Он нахмурился.
– Дальние родственники Катерины.
– А... В общем, мы решили, что маме стыдно из-за того, что произошло, и она не отвечает на письма.
– Все письма здесь. Их пересылают сюда. – Тина подтянула скамеечку к высокому шкафу и, потянувшись, достала сверху коробку и подала ему. – Твои – тоже. Я их спрятала, чтобы Адриана не порвала. Может, когда-нибудь ей захочется прочитать их...
С каменным лицом он перебрал надписанные его каллиграфическим почерком, которому Тина всегда завидовала, конверты. Их, нераспечатанных, была целая стопка.
– Каждую неделю писал. Не то чтобы ждал ответа, но все-таки думал, что она знает все мои новости. Господи, Тина, что же ты сделала, что она так меня ненавидит? Все время твердила ей об этих смертях?
– Я?! Нет, клянусь...
– А я не верю тебе! Я был ее поздним, желанным, единственным сыном! Она любила меня так, как только итальянки любят своих детей, и, отбывая незаслуженное наказание, я думал, она простит меня...
Есть ли на земле мать, которая простит сына, убившего женщину с ребенком и отказавшегося признать свою вину? – растерянно подумала Тина. Что ни говори, а Джованни сгубил все надежды, которые возлагала на него Адриана. Нарушил сицилийский кодекс чести. Этого не прощают. Ничего удивительного в том, что разум ее не выдержал потрясения...
– Я пыталась вызвать у нее интерес к письмам, и дедушка тоже, но она плакала и отталкивала их! – Тина перевела дыхание, набираясь сил, чтобы сказать все до конца. – Джо, это трудно объяснить, но боюсь, что твоя мать не выносит даже мысли о тебе. Мне жаль, но она так и не простила... – И оборвала фразу, втайне надеясь, что он поймет. Напрасно.
– Я не сделал ничего плохого! – строго сказал он. – Она все поймет, когда мы поговорим. Я докажу, что не виноват!
– Но ты виноват! – возразила Тина.
– Нет! И докажу это! Верну себе уважение матери! Отца нет, он уже не узнает, как несправедливо обошлась со мной жизнь. Но мать моя не умрет несчастной!
– Но она не...
– Она лишена своего сына! Ты хоть понимаешь, что это значит для итальянки? У нее нет сына, потому что она сама от него отказалась. Не знаю, чего это ей стоило, но, как бы она ни вела себя на людях, она несчастна! – Он повернулся к ней с горящими глазами. – И все потому, что две маленькие сучки вздумали проучить парня, решив, что он их обеих обманывает!
– Нет! – вскрикнула Тина.
– Все еще запираешься? Никаких угрызений? Никакого сочувствия тому, что со мной случилось? – внимательно всматривался Джованни в ее лицо.
– Я верю в правосудие, – тихо сказала она.
– Я – тоже.
– Она не простит тебя! – не выдержала напряжения Тина, заметив, как побледнел Джованни, но решилась договорить до конца: – Ты должен привыкнуть к этому. Достаточно произнести твое имя, и она начинает плакать, и плачет часами. Ты не представляешь, что это такое, Джованни!
– Ах ты, злобная маленькая дрянь!
– Нет, это правда! Ты ведь не слышал, как она плачет! – почти в истерике выкрикнула Тина. – И потом, выплакав свое горе, чувствует себя больной – и мы с ней тоже. Это невыносимо!
– Все, можешь не продолжать! Картина ясна.
– Прошу тебя, оставь эту затею исправить прошлое! – умоляющим тоном попросила она. – Ты не можешь упрекнуть меня в том, что ее интересы в этом деле я принимаю к сердцу ближе твоих! Ведь она ни в чем не повинна...
– Да, – сверкнул он глазами. – Она невинна, она страдала, и причиной тому...
На мгновенье ей показалось, что в блеске глаз Джованни мелькнуло обещание мести, но взмахом ресниц он помешал ей убедиться в этом наверняка. И Тина решила, что он не может винить ее за несчастья, постигшие его мать. Что бы он ни говорил в запальчивости, в уме ему не откажешь. Он знает – даже если не признается в этом, – что всеми своими бедами обязан только себе. Но, конечно, ему ужасно больно...
– Я все понимаю, – дрожащим голосом попыталась она объяснить, – ты надеялся, что мама тебя простила, что вы сможете помириться. Я понимаю, как ты разочарован, но поверь мне, тебе лучше уехать. – И прибавила: – Если хочешь, я изредка буду тебе писать о ее самочувствии.
– Я не верю ни тебе, ни твоим благим намерениям, – мрачно процедил Джованни. – Дом матери, судя по всему, продан. Не думаю, что задорого, он неудачно стоит, но отец изо всех сил старался сделать из него дворец для нас с мамой. И теперь я хочу знать, как тебе удалось уломать ее переехать, ведь она так любила свой садик, а здесь ничего этого нет, даже цветочного ящика под окном! – И наклонился, вглядываясь в ее лицо: – До какой степени ты держишь ее под контролем, Тина?
Сердце девушки упало.
– Мы с дедушкой – с согласия твоей матери – юридически оформлены как опекуны.
– Так, уже лучше! – с презрением подхватил он. – Что, воспользовалась? Добралась до денег одинокой, беспомощной женщины, хоть их и мало, и держишь ее в этом застенке?
– Никакой это не застенок! – возмутилась Тина. – Здесь уютно! И деньги идут на лечение!
Вскочив с кресла, он грубо схватил ее, поднял на ноги.
– Чем больна моя мать?
– Разве ты не знаешь, как отозвалась на ней эта история? – как можно мягче спросила Тина.
– О да, – горько сказал он. – Отец очень подробно мне все расписал.
– А я думала, он отказался тебя видеть. – Тине вспомнилось белое лицо Леха Ковальски, его сжатый от боли рот, его гнев.
– Он послал записку моему адвокату, – сухо сказал Джованни. – Написал, что я могу не возвращаться домой, что больше не считает меня своим сыном. – Нагнувшись, Джованни поправил складку на брюках, словно важнее сейчас ничего не было. Тина знала, как он любил отца. – Никогда не смирюсь с мыслью, что он умер, думая, что хуже меня никого нет...
– Он был хороший человек, гордый – все его уважали.
– А меня – нет!
– Да, после того, как... в общем, после того дня. Джованни стукнул кулаком по столу. Чашки зазвенели, подпрыгнув.
– Господи, Тина! В этой истории пострадало слишком много ни в чем не повинных людей!
– Хорошо, что ты это понял, – еле сдерживая слезы, сказала она.
– И огромная часть вины за это – твоя.
– Как? Ты винишь меня?!
– Когда ты не захотела поверить мне, все решили, что виноват именно я. До того нескольким свидетелям казалось, что они слышали звук хлопающей дверцы, а это подтверждало мои показания. Я говорил, что вышел из машины, оставив Бет за рулем. Ты же сказала, что видела меня...
– Но я видела!
– Ты видела что-то, что растолковала неправильно, – твердо сказал Джованни. – Ты, только ты могла остановить этот ком истерии и ненависти – если б только согласилась меня послушать, если б пришла поговорить, когда меня выпустили под залог. Но ты спелась с Бет, и все стали вам поддакивать. Те, кто слышал стук дверцы, решили, что им почудилось. Нужен был лишь один человек, чтобы все стало на свои места, и этим человеком оказалась ты, Тина. Я невиновен, и, Богом клянусь, я это докажу! Да, ты во всем виновата! – почти кричал он.
Тина задохнулась от гнева. Дала себя знать смесь ирландской и горячей испанской крови ее предков.
– А ты чистенький, да? – закричала она в ответ. – Бет была слишком фригидной, я – слишком доступной, Бет должна была достать для тебя деньги, а я – не увидеть то, что видела, так?
– Примерно, – огрызнулся он. – Если б ничего этого не случилось, я бы не потерял отца, мать, дом, стипендию в Гарварде и все, что обещала мне жизнь.
