До начала реплики он уже искрится всеми цветами радуги. А актер классического репертуара все еще стоит, как цветочный горшок. Классик только собирается с духом, а комик уже порхает среди звезд.

И вообще, говоря откровенно, если у Шекспира отнять текст, что останется? Да ничего! В то время как в бурлеске простой перебор вариантов спотыкания на лестнице уже многое говорит о персонаже. А люди все валят в одну кучу, не видя разницы… Просто досада берет!

Если наш подопечный не увидел лестницы, значит, он рассеян, а если он видел лестницу, но сломалась ступенька, значит, ему не везет, и это совсем другое дело.

Очень четкая ситуация складывается тогда, когда он видел лестницу, но не рассчитал шаг. Это уже неловкость, а неловкость требует особой сноровки. Вот так.

Это техника в чистом виде! Не каждому трагику по зубам! Вот почему вы никогда не видели, чтобы Лоренс Оливье споткнулся на лестнице. Он будет смешон! А он, ей-богу, и так довольно смешон. Хотя и его можно понять: Шекспир — это вам не шутка.

А чтобы лучше вам продемонстрировать всю сложность неловкости, приведу другой пример: графин.

Так. Представим себе, что на столе стоят графин и стакан.

В сцене, которую я снимаю, моя цель — схватить стакан и по неосторожности опрокинуть графин. Иными словами, протянуть руку, вот так, и попутно смахнуть графин.

Если в жизни я неловок, то, когда мне надо опрокинуть графин, ничего не получится. Я промахнусь, графин не упадет — ну что за растяпа!

Поэтому понятно, каким ловким человеком мне надо быть в жизни, чтобы изображать растяп в кино. Но внимание! Не просто ловким! Не просто банальным ловкачом! О нет! Банальный ловкач склонен переигрывать, он старается вовсю, он глаз не сводит с графина, чтобы нечаянно задеть его со стопроцентной точностью, — и тогда всем видно, что он задел его нарочно. Значит, он со своей промашкой промахнулся, ему не хватило естественности. И тут уж — не сочтите, что у меня навязчивая идея, — получается типичный Шекспир! Вот кому не хватает естественности.

А в этом весь секрет! В естественности! В том, чтоб делать не нарочно и не ненарочно. Секрет в том, чтоб нарочно делать ненарочно и при этом виду не подавать. Или делать ненарочно, но нарочно, если вам так понятнее.

Словом, мне надо быть ловким исподволь; надо выработать невероятно острое ощущение действительности, чтоб тело и пространство взаимодействовали за гранью интуиции, чтоб некое седьмое чувство позволяло мне предугадывать расположение каждого элемента среды и помогало мне правильно перемещаться в этой среде. Дополнительное чувство, какое было бы, например, у слепца, с той разницей, что слепец этот, видите ли, вдобавок ко всему прочему должен смотреть не в ту сторону. А слепой, который смотрит не в ту сторону, — это как глухой с берушами. Так что нечего ему твердить про Гамлета и остальных!

Но, наверное, самая большая моя неловкость — рассказывать вам про все про это. Не вдаваясь в туманные рассуждения, я хотел просто показать вам свою неизменную преданность профессии, которая дала мне столько счастья.

Потому что бурлеск — это не только «плюх-ой-ой-ой-трах-тарарах-дзинь-дзинь».

Это прежде всего ирония, несовпадение.

Это маленький человечек Сампе в огромном мире, это кот Гелюк, созерцающий вселенский беспорядок, это дети — мы все, брошенные в наш безжалостный мир.

Это бесконечность возможного перед ничтожностью настоящего.

Потому что настоящая жизнь всегда где-то, и там возможно все.

Я хотел бы быть одной из чаплинских булочек, которые превращаются в балерин. Я хотел бы быть шляпой Бастера Китона, арфой Гарпо, ногами Джерри Льюиса или Жака Тати…

Но я не Чаплин. И не Китон.

Я только знаю, что «когда приближаешься к великим, всегда немного вырастаешь и сам», и именно благодаря им я делал то, что делал.

Потому что вместе с ними можно постичь опыт человеческого страдания, но с помощью смеха и — верх элегантности — не сгореть в этой боли целиком. А поскольку юмор затрагивает самые глубины бытия — но только слегка, кончиками пальцев, — то я переживал все то же, что и все, но никто не рассказал мне об этом лучше этих актеров…

Теперь я знаю, что смех и драма тесно связаны, что в том и в другом есть и палач, и жертва. Быть героем комедийного фильма — это найти великое в обыденности.

Это быть как все, но только больше всех остальных.