Или мне просто так казалось.
Организм включил защитный механизм действий на автомате: больше делать и меньше думать.
Мы с мужем вышли из больницы и поехали домой.
Молча.
Оба были в состоянии шока, а еще – оба думали: как сказать родителям?
Он позвонил своим из машины. Охи и ахи свекрови остановил очень быстро:
–?Мама, ничего ужасного не случилось.
–?Как ничего ужасного?! – услышала я всхлипы свекрови. – Это же ДИАБЕТ!
–?Да, диабет, но не конец света. С ней все хорошо, мам.
Он говорил в трубку, а я понимала, что все это он говорит и для меня тоже, потому что мне, как и свекрови, ужасно хотелось плакать, причитать и кричать на весь белый свет о том, что это ужасно!
Дома нас ждала няня с малышкой. Я разрыдалась в ее объятиях, а она гладила меня по голове и повторяла:
–?Ну что вы, Ларисочка? Не надо, девочка моя, ничего страшного.
Мне стало стыдно, потому что эта женщина полгода назад похоронила своего погибшего в аварии двадцатилетнего сына. Вот у нее – трагедия, а у меня – так, небольшие жизненные трудности и не более…
Каким-то образом – то ли из-за силы характера, то ли из-за лучшего понимания жизни – моему мужу удалось воспринять все случившееся именно так.
Мне было гораздо сложнее.
Да, умом я понимала, что если этому дано было случиться – то счастье, что случилось именно так. Что вовремя сдали анализ, что вовремя оказались в больнице…
Но толку от моих самоутешений было мало.
К тому же мне еще предстоял разговор со своими родителями. В чем-то мне было легче, чем мужу. Мои – не из тех, кто психует. А в чем-то – гораздо тяжелее. Мне так нужна была мама, мне так хотелось уткнуться в ее плечо и выплакать в него все происшедшее! Но мама была далеко – за тысячи километров. Они отдыхали на море, а я должна была этот отдых нарушить. Они ничем не могли помочь, и, набирая номер, я сто пятьдесят раз успела приказать себе держаться, чтобы у них не возникло сомнения в том, что я справлюсь.
Однако совсем беззаботного тона не получилось.
Хоть я и начала разговор с банального вопроса: «Как дела?», папа тут же спросил: «Как у вас?» – и пришлось выдать правду:
–?Катя в больнице. Анализ плохой.
–?Какой плохой?
–?Десять натощак, а в больницу приехали – тридцать три.
–?Ты ничего не путаешь? – переспросил мой папа, который к тому времени уже несколько лет принимал сахаропонижающие таблетки. – Может быть, три и три? Так это хороший сахар, даже низкий.
–?Я не путаю, пап: тридцать три! В больнице она будет дней семь-десять. Наверное, надо будет менять билеты.
Через две недели дети и я должны были лететь к родителям.
–?Я пока еще ничего не знаю, завтра буду говорить с врачом…
Мои тактичные родители не стали меня мучить, хотя наверняка провели бессонную ночь, штудируя Интернет в поисках информации о свалившейся на нас болезни.
Я же, как ни странно, спала как убитая.
Проснулась только для того, чтобы покормить Машку, потом взяла ее к себе под бочок, уткнулась в светлую, пахнущую детством спасительную макушку и снова провалилась в сон. Наверное, организм сознательно берег мне силы. Если бы я еще и не спала, скорее всего, не выдержала бы поселившегося во мне напряжения.
Потянулись больничные будни.
Мой ребенок каждый день встречал меня «оптимистичной» новостью:
–?Я теперь диабетик, – последнее слово окрашено всеми возможными красками презрения.
–?А когда я вырасту, мне отрежут ноги.
–?Я не человек, а инвалид.
Хорошо, что время позволяет забывать, и я помню не все ее «внушающие бодрость духа» перлы. Могу только представить, что творилось у нее внутри, какие переживания раздирали ее детское сердечко!
Но, с другой стороны, детство – это такое счастливое состояние, когда ты легко умеешь абстрагироваться от реальности. Она посылала свои мысли в пространство, а через пять минут уже не слушала мои слова успокоения, а хохотала с новыми подружками над какой-то картинкой в журнале. Она спокойно колола свои пальцы, мужественно ела больничную бурду и радовалась тому, что «сахара» медленно, но верно ползут вниз.
Я с утра до вечера торчала в больнице, умудряясь по несколько раз сцеживать молоко для младшей.
Не знаю, каким чудом оно не пропало.
Наверное, все та же мобилизация организма – отвлекающий маневр переключения мыслей.
Он действовал, но слабо.
Я пять раз прочитала книгу о диабете, которую подарили в больнице, и исследовала виртуальное пространство вдоль и поперек. Я бесконечно говорила по телефону: и оказалось, что практически у каждого моего друга или родственника был какой-то знакомый с этим диагнозом, который прекрасно выглядел, отлично себя чувствовал и жил полной жизнью.
Умом я уже понимала, что диабет – никакой не приговор, я даже могла как ни в чем не бывало произносить: «Техническая болезнь, не более того».
Но ведь все эти прекрасно выглядящие и отлично себя чувствующие были посторонними людьми, а рядом была моя доченька. И это у нее будут исколотые пальчики, шишки от уколов и раненая душа…
Но это были внутренние переживания.
А внешне надо было сохранять спокойствие – и ради нее, и ради других близких.
Надо отдать должное моим родителям, которые ни словом, ни охом не дали мне понять, насколько им больно и страшно. Каждый день мы повторяли друг другу фразу о том, что с этим можно нормально жить (а это действительно так), и это помогало.
Да, сейчас, конечно, я уже научилась видеть плюсы в случившемся. Сейчас я говорю себе, что случившееся – счастье, по сравнению с другими страшными диагнозами, которые бывают у детей. Счастье и то, что мы все сделали вовремя и оказались в больнице, а не, например, на экскурсии с классом в Ярославле, где Катюша могла бы впасть в кому, и ее бы просто не стало…
Это понимание, кстати, пришло довольно быстро, но оно не отменяло переживаний и от уже случившегося, и от того, что еще может случиться. Несмотря на все изученное и прочитанное, казалось, что о диабете я знаю только слово.
Исправить ситуацию должна была «Школа диабета» – краткий трехдневный курс для родителей о жизни после больницы.
В первый день рассказывали о том, как бороться с высоким и низким сахаром, во второй – о том, как кормить и какие продукты на сколько поднимают сахар. Я исправно записывала, а дома перечитывала и старалась запомнить, осознать и разложить услышанное по полочкам сознания.
В последний, третий день обучения докладывали об осложнениях диабета, говорили о том, сколько процентов диабетиков имеют проблемы с глазами, почками и проводимостью нервных волокон.
И вот здесь мое сознание отключилось.
Нет, я все записала, но даже не перечитывала и тем более не учила. Внутренний голос кричал о том, что мне этого не надо и с нами этого не произойдет.
И хотя упрямая, до дыр зачитанная книга твердила о том, что, к сожалению, осложнения случаются и при хорошей компенсации диабета, я предпочитала повторять другую цитату: «Человек с компенсированным диабетом – здоровый человек».
Нас выписали.
Стоя у ворот больницы, мы обернулись и посмотрели на окна эндокринологии.
Я сказала Кате:
–?Просто скажи: «Я сделаю все, чтобы не возвращаться сюда».
И мой маленький мужественный человечек произнес эти слова так, будто давал самую важную в жизни клятву.
Уже через неделю дети и я летели к маме на Кипр.
Она встречала в аэропорту. Наверное, если бы одна из нас дала слабину, слезы полились бы фонтаном. По-моему, я даже как-то скомканно ее обняла, чтобы только не дать волю накопившемуся напряжению излиться наружу.
–?Я только посмотрю, как ты все делаешь, – сказала мама, – и научусь.
И она научилась.
Уже через несколько дней она легко могла отмерить ребенку еду, не сверяясь ни со мной, ни со специальной таблицей.
Мы вели обычную жизнь отдыхающих: купались, загорали, ходили в рестораны, пытаясь угадать, сколько же надо ввести инсулина на лежащую в тарелке еду. Все было как всегда, за исключением измерений сахара и частых объявлений:
