— Потанцуем, Джульетта! — отважно обратился я к ней.

Официантка чарующе мне улыбнулась.

— Ишь ты, какой птенчик Ромео вылупился! — хрипло захохотала она. — А чего ж, потанцуем!

И поскольку я был так же бесстрашен, как Ромео, то обхватил ее за талию, и мы, как все, затряслись на месте.

Мы, значит, трясемся, АББА оглушительно поет, табачный дым стелется под потолком, ноги у меня подкашиваются, комната кружится, как ярмарочная карусель, красная лампочка романтически светится, Джульетта курит и пускает мне дым в лицо, а сердце у меня стучит, как паровой молот…

Вдруг Джульетта, танцуя, прижимается щекой к моей щеке. Меня бросило в жар, сердце застучало еще сильнее, и поскольку я был не я, а отважный Ромео, то решил поцеловать ее в губы, но она отдернулась так, будто я ее ужалил, и дико завизжала:

— Ах ты подонок, сопляк!

Тут рядом с нами вырастает невысокий парень, опоясанный ковбойским ремнем, хватает меня за грудки и хрипло, как испорченный динамик, рычит мне в лицо:

— Это еще что за номерочки, а?

Значит, подошло время дуэли. Я оттолкнул его, он отлетел на танцующих, те сразу перестали трястись и кольцом обступили нас: наверно, хотели увидеть, кто кого первым убьет.

Должен вам сказать, что Кики Детектив давно уже показал мне некоторые приемы дзюдо, и я был готов исколошматить своего противника и уложить на месте. Но ковбой, видно, не имел никакого желания драться на дуэли, он схватил Джульетту за руку и потянул в сторону. А мне крикнул:

— А ну катись отсюда! В моем доме не место для пьянчуг!

— Это кто пьянчуга? — геройски зарычал я.

— Ты, недоносок! — ехидно засмеялся ковбой и снова потянул Джульетту. — Муци, отойди!

— Стоять! — еще более геройски гаркнул я. — Никуда она не пойдет! Это не Муци, это Джульетта! И я не недоносок, а Ромео!

Он язвительно процедил сквозь зубы:

— В штаны еще не наложил, Ромео?

Такого оскорбления я снести не мог, кинулся к нему, хотел смертоносным приемом влепить ему по скуле, но промахнулся, а он ответил мне ударом в челюсть. Ноги у меня подкосились, в глазах потемнело, я рухнул на пол в нокдауне и почувствовал во рту обломок зуба.

Словно сквозь туман, видел я, как подбежал Бобби Гитарист, схватил ковбоя за его ковбойский пояс и поднял в воздух.

— Лапы прочь от него, Жорж, слышишь? Он мой приятель!

— А мне чихать! — с фасоном ответил Жорж. И наподдал мне ногой в зад. Боль была адская.

Тогда Бобби повел себя как истинный друг и влепил Жоржу кроше справа. Ковбой плюхнулся со мной рядом в полном нокауте.

Что было дальше, толком не знаю. Помню лишь, что началось жуткое побоище, причем настоящее, не как у нас в классе — пирожками да бумажными фантиками. Дубасили друг дружку кулаками, выбивали зубы, пинали ногами, катались, сцепившись, по полу. Девицы визжали, как кастрюли-скороварки, но особенно-то их визга слышно не было, потому что АББА продолжали выдавать сто двадцать децибел, а вместе с шумом драки получалось все сто восемьдесят — достаточно, чтобы умертвить несколько подопытных кроликов.

Неожиданно затрещало зеркало над баром, куда-то полетели колонки стереомага, на люстре полопались лампочки, и побоище продолжалось в кромешной тьме.

Кто-то поднял меня за воротник, распахнул дверь и выволок меня на улицу. Это был Бобби.

Я уже совсем не держался на ногах, что-то горькое, едкое, мерзкое поднялось от желудка ко рту и выплеснулось на тротуар. Меня рвало и выворачивало, это продолжалось целую вечность, я задыхался. Бобби поддерживал меня, а когда рвота кончилась, подвел к фонтанчику в саду и ополоснул мне лицо водой. Стало чуть легче, хотя голова качалась, точно шар, наполненный вонючим сероводородным газом (формула H ₂S), а во рту, кажется, недоставало одного зуба.

Мы сели на скамейку. Бобби сказал:

— Тебе вроде получше… Иди домой, прими душ, проглоти две таблетки аскофена и ложись, к утру все как рукой снимет. Послезавтра увидимся. Приду на урок. Все, о’кей!

— Он сказал «о’кей», а у самого вид был испуганный. Наверно, боялся, что если я не проглочу таблетки аскофена, то могу скоропостижно скончаться, а виноват будет он, ведь это он меня напоил.

— Который час? — спросил я ни жив ни мертв.

— Полвосьмого.

— Меня пробрал мороз, как при минус пятидесяти по Цельсию. Пол восьмого! А я не был у Черного Компьютера, не сделал домашних уроков, не повторил вокализы и прочее и прочее. Да и как показаться дома опять с разбитой губой, да еще со сломанным зубом?

— Вставай, вставай, — торопил меня Бобби.

Я еле встал. Бобби поддерживал меня под мышки. Время от времени мы останавливались, чтобы я мог отдышаться и подавить приступ рвоты… Прохожие оборачивались, обдавая меня презрением, некоторые восклицали: «Вот она, наша смена! Позор! Неужели некому призвать к порядку этих недоумков?

— Мы подошли к нашему дому.

— Сам доберешься на пятый этаж? — спросил Бобби.

— Доберусь, — ответил я, хоть и не был очень в этом уверен.

— О’кей… Я… сам понимаешь… не могу проводить тебя до квартиры…

— Еще бы! Если папа узнает, что произошло, он ему голову оторвет, а Лорелея упечет за решетку.

— Держись! — сказал он. — Впрочем, что уж такого особенного? Каждый рано или поздно перешагивает через этот порог, в особенности когда он скоро станет мужчиной… Ты, правда, малость перебрал. Я предупреждал тебя… — Он виновато усмехнулся. — Но вообще-то ты, парень, орел! Здорово влепил этому недоделанному ковбою… Жаль только, что больше нам в его квартирке не бывать… Да еще если он расскажет своему предку про побоище… Ну ладно, гуд бай, я пошел!

— Он ушел, а я стал карабкаться по лестнице. С трудом добрался до второго этажа… потом до третьего, четвертого…

К счастью, мне никто не встретился, привратницы на месте не было. Под конец, собрав последние силы, я миновал пятый этаж и вошел к себе в Орлиное гнездо.

Обычно Квочка встречает мой приход радостным квохтаньем. На этот раз — ни звука. Забилась в угол за столиком и даже не подняла головы — обиделась. Ясное дело, я забросил ее на целых два дня, не приносил ни поесть ни попить. Она имела право презирать меня.

— Что с тобой, Мэри? — шепотом обратился я к ней, но она повернулась ко мне спиной. А чем я мог ее задобрить? Ведь я не смел спуститься в квартиру и взять для нее корм… Да и чувствовал я себя до того мерзко, хуже не бывает.

И тогда я принял решение. Включил МП-1, выдал в эфир позывные. Кики отозвался мгновенно — словно ждал, когда я дам о себе знать:

— МП-2 слушает!

Времени для долгих разговоров не было, я мог в любую секунду потерять сознание, поэтому я только сказал:

— Эс-О-Эс! Тревога первой степени!

— Что случилось? — спросил Кики. — Тебя опять увозят? — Он явно не верил моим честным призывам о помощи.

— Кики, — мученическим голосом проговорил я, — принеси мне поесть, и еще — аскофен и лейкопластырь. Как можно быстрее!

— Зачем? Ты, случайно, не ранен? — как всегда, пристал он с расспросами.

— Да, ранен, поторопись, а то будет поздно!

С этими словами я отключил аппарат; совершенно обессиленный, повалился на пол возле Квочки Мэри и попытался поразмышлять. Так советует Черный Компьютер: «Попадешь в беду — не спеши действовать! Прежде подумай! Проанализируй обстановку, оглядись и снова подумай. И лишь тогда принимай решение!» Но я был не в состоянии ни думать, ни анализировать, ни оглядываться вокруг, мозги разжижились, как рыбий клей на огне. Голова по-прежнему кружилась где-то высоко в облаках, как вонючий воздушный шар, а сломанный зуб больно царапал десны.

Я настолько погрузился в полудремотное состояние, что не услышал, когда вошел Кики.

— Кто это тебя так разукрасил? Неужели Женское царство?

Он жутко перепугался. Положил на столик хлеб, котлеты, пакетик аскофена, поставил бутылку с водой. Я ничего не ответил, набросился на еду, но после первого же куска меня опять затошнило.