Тем не менее в глубине души я почему-то не испытывал особого страха за его жизнь и здоровье.

Первое, что я сделал, — позвонил домой Мариновым. Звонил настойчиво, но никто не брал трубку: вероятно, кинулись искать сына.

Позвонил в школу. Мне ответили, что после инцидента с зловонной бинарной бомбой вот уже несколько дней Энчо Маринова никто в глаза не видел. Я искал его у Бобби Гитариста, у Маэстро, позвонил в Стара Загору Фальстафу — все были твердо уверены, что их драгоценный ученик находится в Софии на последних кинопробах…

Позвонил я и в Берлогу, инженеру Черневу — иначе говоря, Черному Компьютеру, — хотя знал, что мой коллега лежит в больнице. Там, естественно, не отвечали.

И я уже собрался уходить из дому, когда ко мне ворвалась Лора Маринова, или, как ее некоторые зовут, Лорелея. Лицо мертвенно-бледное, волосы всклокочены, под глазами круги — явно не спала всю ночь.

— Энчо у вас? — было первое, что она спросила.

Я сказал ей правду: Энчо накануне вечером заходил ко мне. Но историю с мемуарами я от нее утаил.

— Он вчера исчез из дому, — объяснила Лорелея. — Мы только-только вернулись из Софии. Он помылся и без спроса ушел. Сначала мы с мужем не волновались, Энчо часто приходит поздно — из кино, например, а когда возвращается, тихонько ложится, чтобы не будить нас. Поэтому мы хватились его лишь сегодня утром. Разыскивали по всему городу. Я была на вокзале, на автостанции, в больнице — нет нигде. И прибежала к вам. Боже!..

Она залилась слезами. Искренними, настоящими. Возможно, поняла наконец, что сама виновата в бегстве сына? Либо это тоже было проявлением ее эгоистической материнской любви?

Расспрашивать я ни о чем не стал. Информация, почерпнутая мной из тетрадок Энчо, была достаточно исчерпывающей и точной…

— Ох! — всхлипывала Маринова. — Ужасно боюсь, что он совершит что-нибудь непоправимое… Знаете, товарищ Боянов, вчера в Софии эти презренные киношники обошлись с ним чудовищно несправедливо. Мальчик чрезвычайно чувствителен, и эта вопиющая несправедливость, наверно, явилась для него таким ударом, что он… он посягнул… на свою жизнь… Ох!

Я с трудом сдержал улыбку: «вопиющая несправедливость» «презренных киношников» не только не была для Энчо ударом, но пробудила в нем стремление жить и поступать так, как подобает Мужчине. Я был убежден, что он не вскрыл себе вены, не отравился, не утопился в соседнем водохранилище…

— Я не верю, что Энчо может посягнуть на свою жизнь, — постарался я успокоить ее. — Он для этого достаточно разумен.

— Вот и муж так считает, — всхлипывая, сказала она.

— По-моему, — продолжал я, — он где-то прячется, чтобы… гм… обдумать свою жизнь… Знаете, в последнее время он находился в конфликте с «Колокольчиками», со школой, со своими друзьями, чуть ли не со всем обществом. Бомба, которую он взорвал в классе…

— Бомба? Какая бомба? — изумилась Лорелея.

— Вы разве не знаете? Самодельная. Зловонная… В результате пропасть между Энчо и школой еще более углубилась… Мне кажется, вам не стоит поднимать тревогу, сообщать в милицию… Во всяком случае, пока не стоит…

— Муж тоже так говорит.

Эта вторая подряд ссылка на слова мужа несколько озадачила меня. Неужели Лорелея начала прислушиваться к его мнению?

— В деревне» у дедушки, не искали? — спросил я.

— Послали телеграфный запрос. Ответа пока нет.

Она перестала всхлипывать и, очевидно, под воздействием каких-то кинореминисценций спросила:

— А вдруг его похитили?

— Кто?

— Как кто? Мало ли на свете преступников? Вы что, телевизор не смотрите? Гангстеры похищают детей богатых родителей и требуют выкуп в миллион долларов.

— Насколько мне известно, такого у нас не случалось. Да в Болгарии ни у кого и нет миллиона долларов. Кроме Государственного банка, конечно.

Этот аргумент заставил ее призадуматься, но не успокоил. Те же киноштампы побудили ее спросить:

— А может, Энчо уехал в Софию, чтобы отомстить тем, кто так вопиюще несправедливо с ним обошелся?

Тут уж я не сумел сдержать скептической улыбки, и она поспешила добавить:

— Да, да, муж тоже отвергает эту гипотезу, потому что кремневое ружье дедушки Энчо, которое хранится у нас в шкафу, — старинное, еще со времен турецкого ига, и не стреляет.

— Я тоже так думаю, — сказал я.

— Значит, вы советуете ждать?

— Да, подождите. Во-первых, ответа из деревни. Возможно, Энчо там… И позвольте сказать вам со всей откровенностью: меня не покидает чувство, что Энчо бежал из дому из-за не совсем нормальной обстановки в семье…

Лорелея снова всхлипнула:

— Вот и муж так говорит. Уверяет, что я отравила мальчику жизнь. Но это неправда! Неправда! Боже мой, как я могу отравить жизнь родному сыну! Да я на все готова ради него и…

Я довольно резко прервал ее:

— Прошу прощенья, мне пора идти, у меня урок…

На этом визит Лоры Мариновой закончился.

Но не закончились ее волнения. Два дня и две ночи она обшаривала город и окрестности, где только не побывала — во дворах и скверах, на чердаках и в подвалах, в больницах и поликлиниках, даже в морге. От Энчо — ни следа. Отчаяние ее росло, и она уже готова была обратиться к помощи милиции, но муж, хоть и с трудом, удерживал ее от этого. Потому что — признаюсь, мне это показалось странным — Цветана Маринова исчезновение сына не слишком тревожило. Правда, время от времени он уведомлял меня, что ищет там-то и там-то, но особенного рвения в своих розысках не проявлял. Похоже, он так же, как и я, не сомневался, что Энчо рано или поздно появится или даст о себе знать.

В первый день в школе еще не знали об исчезновении Энчо. Приписывали его отсутствие кинопробам в Софии, о которых с таким шумом оповестила газета «Зов». Школьники и педагоги говорили о нем с насмешкой и завистью одновременно: как ни крути, а Энчо «вундеркинд, гордость нашего города».

Естественно, больше других все это занимало седьмой «В». Бинарная бомба вызывала завистливые комментарии: очевидно, никто, кроме Энчо Маринова, не был способен сконструировать столь эффективное оружие для войны против Женского царства, а тот факт, что Черный Компьютер подобрал остатки бомбы с целью подробно их изучить, свидетельствовал о многом. Свидетельствовал в пользу «вундеркинда», «чудо-ребенка», но чудом он был не в области киноискусства, а в науке.

На второй день по школе поползли слухи. Это было неизбежно: многие видели, как Лора Маринова бродит, словно призрак, по городу, расспрашивает прохожих, не встречал ли кто мальчика с раскосыми глазами и оттопыренными ушами, который откликается на имя Энчо или Рэнч…

После третьего урока в учительскую явились Кики Детектив и Милена с третьей парты. До чего же оба хороши собой! Я всегда восхищался гармоничным обликом Кики, его мягкой, обаятельной улыбкой, стройной фигурой. И как он умен и благороден!.. А Милена? С ее «огненными карменистыми глазами»…

— Правда ли, что Энчо Маринов бесследно исчез? — напрямик спросил меня Кики.

— Похоже на то… Хотя кое-какие следы он все же оставил.

— Где же он может быть? — спросила Милена. Она выглядела очень встревоженной.

— В том-то и беда, что никто не знает.

— Но вы говорите, есть какие-то следы? — заметил Кики.

— Да, но литературного, а не криминального характера, — ответил я, зная склонность Кики ко всему таинственному.

Чудесные глаза Милены наполнились слезами.

— А вдруг он покончил с собой? — спросила она.

— Нет, — сказал я, — такие, как Энчо, не кончают самоубийством. Он мальчик мужественный. Даже, можно сказать, Мужчина с большой буквы.

— Если окажется, что Энчо убил себя, то знайте, что это я виновата, — печально проговорила Милена.

— Почему?

— Потому что… потому что, когда он стал вундеркиндом, наше Женское царство дважды нападало на него. Гнилыми помидорами, портфелями… Обзывали павлином и клоуном, воображалой. Правда, он потом бросил в нас свою бомбу, но он имел право, ведь мы первые начали…