– Это вы, сэр? Прекрасно! Мне нужно было видеть вас. Говорят, я заперта по вашему приказанию. Что это значит? Какое право имеете вы держать меня пленницей? Чем я обязана вам? Ваша мать оставила мне сто фунтов. Разве вы когда-нибудь предлагали увеличить мое имущество? Да если бы и предложили, мне этого не нужно. Я не хочу жить в лучших условиях, чем дети других бедных родителей. Как и они, я могу сама себя содержать. Я предпочитаю свободу богатству. Я вижу, вы удивлены решимостью, которую я проявляю. Но разве я могу позволить растоптать себя? Я покинула бы вас раньше, если бы миссис Джекмен не уговорила меня и если бы я не была о вас лучшего мнения, чем вы заслуживаете, судя по теперешнему вашему поведению. Но теперь, сэр, я намерена оставить ваш дом сию же минуту и настаиваю на том, чтобы вы не пытались удержать меня.

Сказав это, она поднялась и направилась к дверям, в то время как мистер Тиррел стоял ошеломленный ее душевной твердостью. Однако, видя, что еще мгновенье – и она будет вне пределов досягаемости, он спохватился и потащил ее назад.

– Это еще что за новости! Потаскуха! Ты думаешь, что одержишь надо мной верх своим бесстыдством? Садись! Удовлетворись этим. Так тебе угодно знать, по какому праву я держу тебя здесь, да? По праву собственника. Этот дом мой, и ты в моей власти. Сейчас здесь нет миссис Джекмен, чтобы увезти тебя. Да. Нет и Фокленда, чтобы затеять из-за тебя ссору. Будь я проклят, если я не перехитрил тебя и не пустил на ветер все твои затеи. Ты думаешь, я позволю безнаказанно возражать себе и чинить мне препятствия? Случалось ли тебе видеть живое существо, которое противилось бы моей воле и потом не раскаивалось бы? Так неужели я отступлю теперь перед рябой девчонкой! Я не увеличил твоих средств, черт побери? А кто тебя вырастил? Я предъявлю тебе счет за тряпки и помещение. А разве тебе не известно, что всякий кредитор имеет право задержать своего сбежавшего должника? Думай что хочешь. Но ты не выйдешь отсюда до своей свадьбы с Граймзом. Нет силы ни на небе, ни на земле, которая помешала бы мне тебя переупрямить.

– Недостойный, безжалостный человек! Значит, вам довольно того, что меня некому защитить? Но я не так беспомощна, как вам кажется. Вы можете держать в заточении тело, но вы не покорите моего духа. Выйти замуж за мистера Граймза! И такими средствами вы думаете склонить меня к выполнению своего желания? Каждое притеснение, которое я терплю, еще больше отодвигает то, ради чего я подвергаюсь такому несправедливому обращению. Вы не привыкли, чтобы противились вашей воле. А когда я противилась ей? Но в деле, которое касается только меня, неужели моя воля ничего не значит? Неужели, установив такое правило для самого себя, вы не позволяете воспользоваться им никому другому? Мне от вас ничего не нужно. Как смеете вы отнимать у меня право всякого разумного существа жить спокойно в бедности и невинности? Каким человеком выказываете вы себя – вы, имеющий притязание на уважение и похвалы со стороны всех знающих вас?

Смелые упреки Эмили сперва производили на мистера Тиррела сильное впечатление, повергая его в изумление и вызывая в нем смущение и страх перед беззащитной невинной девушкой. Но смятение его проистекало от неожиданности. Как только первое впечатление изгладилось, мистер Тиррел стал клясть себя за то, что позволил себе смягчиться от ее увещеваний. Его негодование против Эмили удесятерилось оттого, что она посмела пренебречь его недовольством в такое время, когда ей следовало всего страшиться. Его деспотический и неумолимый нрав был возбужден до степени, близкой к умопомешательству. Он изощрялся в придумывании всевозможных наказаний для упрямицы. Он начинал подозревать, что у него мало надежды добиться победы прямым насилием, и потому он решил прибегнуть к хитрости.

В Граймзе он нашел орудие, достаточно пригодное для его целей. Этот малый, в котором не было ни капли умышленной злобы, был способен причинять другим величайший вред из-за одной грубости своих понятий. Сам он видел вред или пользу в чем бы то ни было в зависимости от того, насколько это удовлетворяло его запросы, и считал признаком истинной мудрости свысока относиться к тем, кто позволяет себе терзаться из-за душевных горестей. Он был убежден, что на долю молодой женщины не может выпасть более счастливой участи, чем быть его женой, и полагал, что такой исход с избытком вознаградит ее за любые беды, каким она может подвергнуться. Поэтому при помощи нескольких соблазнов, которые мистер Тиррел сумел пустить в ход, он легко позволил склонить себя к участию в заговоре; имевшем целью опутать мисс Мелвиль. Подготовив таким образом почву, мистер Тиррел начал действовать на пленницу запугиваниями через посредство приставленной к ней для надзора служанки (так как уже испытанный им опыт личных пререканий с нею не располагал к их повторению). Эта женщина время от времени оповещала Эмили – иной раз под предлогом дружеского расположения, иной раз с нескрываемым злорадством – о приготовлениях, которые делаются к ее свадьбе. Иногда она сообщала: «Сквайр ездил смотреть славную маленькую ферму, которая предназначена служить местожительством для четы новобрачных»; или: «Закупается множество скота и предметов домашнего обихода, чтобы все было готово для их встречи». Потом она говорила ей о том, что разрешение на брак получено, что приглашен пастор и что назначен день свадьбы. Когда Эмили пыталась, хотя и со все возраставшими дурными предчувствиями, высмеивать эти меры как совершенно недействительные при отсутствии согласия с ее стороны, эта коварная женщина рассказывала всевозможные истории о девушках, насильно выданных замуж, и уверяла ее, что ни возражения, ни молчание, ни обморок не смогут остановить брачный обряд и не позволят признать его несостоявшимся после того, как он будет совершен.

Положение мисс Мелвиль было в высшей степени жалкое. Она ни с кем не виделась, кроме своих гонителей. У нее не было ни одного человека, с которым она могла бы посоветоваться, от которого могла бы получить хоть самую слабую поддержку и утешение. Мужество было ей свойственно, но оно не укреплялось и не направлялось внушениями опыта. Нельзя было поэтому ожидать, чтобы оно осталось таким же непреклонным, каким оно, без сомнения, было бы при большей осведомленности. Ум у нее был ясный и благородный, но ей не были чужды некоторые слабости, свойственные ее полу. Она падала духом под напором постоянных страхов, и ее здоровье заметно ухудшалось.

Когда ее твердость была уже поколеблена этими хитрыми происками, Граймз, следуя полученным указаниям, при ближайшем свидании с нею не преминул сделать намек, что он, со своей стороны, никогда не стремился к этому браку, и раз эта свадьба так ей не по душе, то и он, Граймз, предпочел бы, чтобы она вовсе не состоялась. Впрочем, раз уж он очутился между двух огней, – видно, хочешь не хочешь, а жениться придется. Оба сквайра, конечно, разорят его при малейшей попытке пойти на попятный, – они ведь привыкли поступать так с низшими, когда те противятся их воле. Эмили обрадовалась, видя, что ее нареченный так благоприятно настроен, и принялась настойчиво убеждать его претворить в дело его добросердечное заявление. Ее уговоры были исполнены силы и красноречия. Граймз как будто был тронут пылкостью ее доводов, но делал вид, что боится гнева мистера Тиррела и своего хозяина. Наконец он все-таки предложил план тайного побега, которому он соглашался содействовать, надеясь остаться вне подозрений.

– Оно конечно, вы обидно, отказали мне, как говорится, – заявил он, – может, подумали, что я не лучше скотины. Но я на вас не сержусь и докажу, что сердце у меня добрее, чем вам думается. Чудной у вас нрав: сами себе вредите и всем друзьям своим делаете неприятности. Но уж раз вы решили, понимаете… Претит мне брать девушку, которая идет за меня неохотно. Потому я и хочу помочь вам отправиться, куда вам вздумается, и устраиваться по своему желанию.

Сначала Эмили прислушивалась к этим предложениям с горячим одобрением. Но пыл ее немного охладел, когда они начали обсуждать подробности такого предприятия. Необходимо, заявил ей Граймз, чтобы бегство ее осуществилось глубокой ночью. Для этого он спрячется в саду, запасшись поддельными ключами, при помощи которых он и освободит ее из заключения. Это обстоятельство отнюдь не могло способствовать успокоению ее встревоженного воображения. Отдать себя в руки человека, общения с которым она всеми силами старалась избежать, которого как навязанного ей спутника жизни она могла выносить меньше, чем кого бы то ни было, – без сомнения значило совершить необычайный поступок. Привходящие обстоятельства – темнота и безлюдье – делали картину еще страшнее. Усадьба Тиррелов была расположена крайне уединенно; до ближайшего селения было три мили, и не меньше семи – до того, где проживала сестра миссис Джекмен, у которой мисс Мелвиль собиралась укрыться. Простодушие Эмили не позволило ей ни на одно мгновение заподозрить Граймза в том, что он намерен грубо и неблагородно воспользоваться этими обстоятельствами. Но в душе она невольно возмущалась при мысли, что должна была довериться мужчине, на которого последнее время привыкла смотреть как на орудие своего вероломного родственника.