Впрочем, в то время мое сочувствие миссис Марней было поверхностным. Более настоятельное и неотложное обстоятельство требовало моего внимания.

С какими чувствами раздумывал я над этим листком? Каждое слово его вселяло отчаяние в мое сердце. Явная опасность, которой я так страшился, была бы, может быть, менее страшной. Она положила бы конец тому постоянному ужасу, жертвой которого я стал. Переодевание уже оказывалось ненужным. Множество народа в любом районе столицы, почти в каждом доме, будет склонно подозрительно оглядывать всякого попавшего в поле их наблюдения незнакомца, в особенности одинокого. Награда в сто гиней назначалась для усиления их жадности и проницательности. Теперь уже не одни сыщики с Боу-стрит, а миллионы людей были вооружены против меня. А у меня не было прибежища, в котором, наверно, никто никогда так сильно не нуждался, – хотя бы в лице одного человека, с которым я мог бы поделиться своими тревогами и который мог бы укрыть меня от взоров ненасытного любопытства.

Могло ли что-нибудь превзойти ужас этого положения? Сердце мое бешено билось, грудь вздымалась, я задыхался.

«Значит, этим гонениям не будет конца! – говорил я себе. – Мои неустанные и долгие труды ни к чему не привели. Выхода нет! Даже время, которое излечивает все остальные недуги, делает мое положение все более отчаянным. К чему же, – воскликнул я, внезапно увлеченный новым течением мыслей, – к чему продолжать борьбу? В смерти я найду по крайней мере спасение от своих гонителей. Я могу похоронить себя и следы своего существования в забвении, оставив таким путем вечные сомнения и постоянно возвращающиеся страхи в наследие тем, кто находит утешение только в том, чтобы преследовать меня!»

Эта мысль доставила мне отраду, и я поспешил к Темзе, чтобы немедленно привести в исполнение свое намерение. Мое душевное состояние было таково, что я почти перестал замечать окружающее. Я уже не чувствовал болезненной слабости, а с неудержимым пылом стремился вперед. Я проходил одну улицу за другой, не замечая, в каком направлении иду. Пробродив не знаю сколько времени, я очутился на Лондонском мосту. Я поспешил к лестнице и увидел, что река покрыта судами.

«Ни одно живое существо не должно видеть меня в то мгновение, когда я исчезну навсегда», – подумал я. Это потребовало размышления. После моего первого отчаянного решения прошло некоторое время. Способность соображать начала возвращаться. Вид кораблей подсказал мне мысль еще раз попробовать покинуть родину.

Я справился и скоро узнал, что самый дешевый проезд я могу получить на судне, ошвартованном близ Тоуэра и отплывающем через несколько дней в Мидльбург, в Голландию. Я тотчас же поднялся бы на борт и постарался уговорить капитана, чтоб он разрешил мне остаться на корабле до отплытия. Но, к несчастью, у меня в кармане не было достаточной суммы для уплаты за проезд.

Дело обстояло еще хуже. У меня вообще было слишком мало денег, но я все-таки уплатил капитану половину того, что он требовал, и обещал вернуться с остальным. Я не знал, каким путем добуду эти деньги, но был уверен, что это мне удастся. У меня была мысль обратиться к мистеру Сперрелу. Наверное, он не откажет мне. Он как будто относится ко мне с отеческой привязанностью, и я могу довериться ему на мгновение.

Я приблизился к своему жилью с тяжелым предчувствием в сердце. Мистера Сперрела не было дома, и мне пришлось дожидаться его возвращения. Подавленный усталостью, горем и общим болезненным состоянием, я опустился в кресло. Но я быстро спохватился. У меня в сундучке лежал заказ, полученный от мистера Сперрела в то самое утро, стоимостью в пять раз больше той суммы, которая была мне нужна. Одно мгновение я колебался, не воспользоваться ли мне этим имуществом. Но я с презрением отогнал эту мысль. Я ни в малейшей мере не заслуживал упреков, которые мне бросали, и твердо решил, что не заслужу их никогда. Я сидел, тяжело дыша, перепуганный, полный мрачных предчувствий. Мои страхи даже мне самому казались более сильными и неотступными, чем это вызывалось обстоятельствами.

Было странно, что мистера Сперрела нет дома в такое время; при мне этого ни разу не случалось. Он ложился между девятью и десятью часами. Пробило десять, одиннадцать, а мистера Сперрела не было. В полночь я услыхал стук в дверь. Все в доме спали. У мистера Сперрела, который всегда рано возвращался домой, не было ключа, чтобы самому открыть дверь. Проблеск, слабый проблеск чувства общительности проснулся в моем сердце. Я проворно сбежал по лестнице и открыл дверь.

При свете небольшого огарка, который держал в руке, я заметил что-то необыкновенное в его лице. Не успел я заговорить, как увидел двух незнакомцев, входивших вслед за ним. С первого взгляда я отлично понял, что это за люди, а со второго признал в одном из них не кого другого, как самого Джайнса. Я уже раньше слыхал, что он был сыщиком, и не удивился, что он вернулся к прежнему занятию.

Хотя я в течение трех часов старался приготовиться к неизбежной необходимости попасть еще раз в руки слуг правосудия, однако чувство, которое я испытал при их появлении, было невыразимо мучительно. К тому же я был немало удивлен временем и способом их появления и с нетерпением хотел узнать – неужели мистер Сперрел мог оказаться настолько низким, чтобы привести их?

Я недолго оставался в недоумении. Как только он увидал, что его спутники вошли, он воскликнул с судорожной торопливостью:

– Вот, вот тот, кого вам надо! Слава богу, слава богу!

Джайнс быстро оглядел меня; надежда и сомнение сменялись на его лице; он ответил:

– Клянусь богом, не знаю, так это или нет. Боюсь, мы дали маху! – Потом, спохватившись, он прибавил: – Все-таки войдем в дом, сделаем осмотр.

Мы все поднялись по лестнице в комнату мистера Сперрела. Я поставил свечу на стол. До тех пор я молчал, но решил не сдаваться, и сомнения Джайнса немного ободрили меня. Поэтому я спросил спокойно и равнодушно своим заученным говором, одной из особенностей которого была картавость:

– Прошу вас, джентльмены, что вам угодно от меня?

– Видите ли, – отвечал Джайнс, – нам нужен некий Калеб Уильямс, негодяй из негодяев! Я бы должен был хорошо знать малого, да, говорят, у него что ни день, то новое лицо. Так вы, уж пожалуйста, снимите, что у вас на лице лишнее, а если не можете этого сделать, то, уж конечно, можете снять платье и показать, из чего изготовлен ваш горб.

Я возражал, но напрасно. Я стоял, уличенный в своих уловках. И Джайнс, хотя еще не совсем уверенный, с каждой минутой все более укреплялся в своих подозрениях. Мистер Сперрел, выпучив глаза, с жадностью следил за происходящим. По мере того как мой обман постепенно становился явным, он повторял свое восклицание: «Слава богу! Слава богу!»

Наконец, измученный этим зрелищем лицемерия и полный беспредельного отвращения к гнусной и двуличной фигуре, которую я собою, казалось, являл, я воскликнул:

– Хорошо! Я Калеб Уильямс. Ведите меня куда хотите. А теперь, мистер Сперрел…

Он сильно вздрогнул. В то мгновение, когда я назвал себя, восторг его достиг высшего предела, и он совершенно не мог его сдержать. Но неожиданность моего обращения и тон, которым я говорил, ошеломили его.

– Может ли быть, – продолжал я, – чтобы вы оказались таким негодяем, что выдали меня? Что я сделал, чтобы заслужить такое обращение? Это ли доброта, которой вы хвалились? Любовь, о которой постоянно твердили? Послать меня на смерть?

– Мой бедный мальчик! Мой дорогой! – воскликнул Сперрел тоном самой смиренной укоризны и захныкал, – Право, я ничего не мог поделать! Я сделал бы, если б мог! Я надеюсь, они не причинят тебе вреда, мой дорогой! Я умру, если они сделают это, я знаю!

– Жалкий тупица! – сурово перебил я его. – Ты предаешь меня беспощадным когтям закона и толкуешь о том, что мне не причинят вреда! Я знаю свой приговор и готов к тому, чтобы встретить его! Ты накинул петлю мне на шею и за ту же цену сделал бы то же самое со своим единственным сыном. Иди, считай свои проклятые гинеи! Моя жизнь была бы в большей безопасности в руках первого встречного, чем такого человека, как ты, чьи глаза без конца проливали надо мной крокодиловы слезы!