Но каллистяне, находившиеся поблизости, уже узнали гостей Каллисто. Очевидно, известие о их прилете на вельдь мгновенно разнеслось по всей толпе. Движение к стадиону прекратилось, и тысячи лиц повернулись к ним.

– Опоздали! – сказал Диегонь. – Теперь придется выйти здесь.

Его опасения оказались напрасными. Когда они вышли из олити, толпа раздвинулась, и образовался широкий проход к одному из входов в здание.

Поднимаясь с кресла, Широков почувствовал сильнейшее сердцебиение. Он был вынужден несколько мгновений простоять на месте, держась за спинку. Его товарищи ничего не заметили, решив, что он просто хочет выйти последним. Припадок был коротким и прекратился так же внезапно, как и начался. Широков вышел из олити уже не на шутку встревоженный.

Каллистяне приветствовали людей Земли движениями рук, поднятых над головой. Не было ни одного возгласа, столь обычных на Земле в таких случаях. Между двумя стенами каллистян они прошли в здание без всяких затруднений.

– За время полета к Солнцу вы отвыкли от нас, – пошутила над Диегонем Дьеньи.

– Выходит, что так, – улыбнулся он.

Внешним видом вельдь Атилли был похож на Ленинградский стадион имени Кирова. Так же как там, здесь были широкие лестницы, ведущие к верхним входам, украшенные статуями. Сходство завершали полого поднимающиеся дорожки и многочисленные цветочные клумбы. Но общая архитектура здания была совсем иной.

Диегонь и его спутники прошли через нижний вход и очутились в длинном коридоре, идущем, по-видимому, вокруг всего стадиона. Было много дверей с цифрами на них, что напоминало коридоры театров.

Диегонь открыл дверь с цифрой «I», и они вошли в кабину. Она была величиной с большую театральную ложу и открыта спереди и сверху. Только в задней части был сделан навес.

Вельдь был уже почти полон. Это было колоссальное сооружение, с уходящими куда-то далеко в высоту, более крутыми, чем на земных стадионах, секторами для зрителей. Кабины, подобные той, где они находились, шли по нижнему ярусу. Остальные места были совершенно открыты и залиты ослепительным светом Рельоса. Они пестрели всеми цветами радуги, с линиями черных лиц над разноцветными костюмами.

– Для кого предназначены эти кабины? – спросил Синяев.

– Для тех, кто по каким-либо причинам не может находиться на открытых местах, – ответил Синьг. – Например, болен.

– Значит, чтобы попасть сюда, требуется свидетельство врача?

– Нет, зачем же? Предоставить место в кабине просят те, кто болен, – не понял вопроса Синьг, – но не очень. Если нужен врач, человек сидит дома.

Широков сел почти у самой задней стенки, под защиту навеса. Но и отсюда весь вельдь был как на ладони.

Он был похож на земные стадионы, но ни на минуту нельзя было забыть, что это построено не на Земле. Все было иным, все имело отпечаток архитектуры, чуждой людям. Вельдь был выстроен не из камня, не из металла, не из дерева и не из пластмассы. Это был все тот же удивительный материал, казавшийся прозрачным и блестящим, но бывший непрозрачным и матовым. Нигде не было солнечных бликов, яркий свет Рельоса не отражался ни от гладких стен, ни от полированных панелей, которые точно впитывали его лучи в свою «прозрачную» глубину. Невольно казалось, что все кругом должно быть раскалено, но стены и барьер были холодными на ощупь.

Вельдь имел овальную форму. Кругом шла, по-видимому, беговая дорожка странно белого цвета, словно из утрамбованного снега. В середине помещалось игровое поле, но не прямоугольное, а также в форме эллипса. Оно было покрыто ярко-оранжевой травой.

Ждать пришлось недолго.

Раздался звонкий удар, повторившийся три раза.

С четырех сторон на поле выбежали команды. Тут были юноши и девушки. Их было много, человек по тридцать в каждой группе. Они были одеты в плотно облегающие тело костюмы, белые, зеленые, розовые и голубые. Каждая группа вынесла по четыре соответственно окрашенных больших обруча. Сойдясь на середине, они обменялись этими обручами и разбежались по краям травяной площадки.

Широков видел, как вышли команды, успел рассмотреть их, но внезапно почувствовал, как от сердца к голове прошла волна холода. Стадион потускнел перед его глазами и как-то странно покачнулся.

Спутники, сидевшие впереди, превратились в туманные пятна…

Открыв глаза, Широков сразу подумал, что этот припадок сильнее всех предыдущих и что надо немедленно сказать Гесьяню, но не увидел ни Гесьяня, ни стадиона.

Он лежал в своей комнате. Окна были закрыты темно-синей завесой. Комната освещалась слабым сиянием, исходившим из потолка, и в ней было полутемно.

«Полет на олити… вельдь… Дьеньи в белом платье… – подумал он. – Неужели мне все это только приснилось?»

Он посмотрел на стоявший напротив диван, но не увидел, как ожидал, своего друга. Синяева не было, и даже постель не была постлана. Сам Широков лежал раздетый, под легким покрывалом.

«Что-то неладно, – подумал он. – Что же сейчас: день или ночь?»

Повернув голову к окну, он внезапно увидел Синяева, который, совершенно одетый, сидел в кресле. Рядом с ним, в другом кресле, сидела Дьеньи.

– Георгий! – тихо позвал Широков.

Синяев и Дьеньи вскочили при звуке его голоса.

– Наконец-то! – воскликнул Синяев. – Дьеньи, позовите Гесьяня.

Девушка выбежала из комнаты.

– Что со мной случилось?

– Что-то скверное. Ты потерял сознание на стадионе.

– Давно это было?

– В полдень; разве ты забыл? А сейчас глубокая ночь.

– И ты не спишь из-за меня?

– Что с тобой, Петя! Как я могу спать? Здесь находятся все наши друзья, члены экипажа звездолета, Дьеньи со своим отцом, Гесьянь, Бьесьи, Женьсиньг, Зивьень и многие другие. Твой обморок взволновал всю Каллисто. Как ты себя чувствуешь?

Широков не успел ничего ответить. В комнату вошли Гесьянь, Синьг и какой-то незнакомый каллистянин, с глубокими морщинами на лице.

– Это какой-то знаменитый врач, – успел шепнуть Синяев на ухо Широкову. – Его зовут Бьиньг. Его вызвали с другого материка Каллисто.

Трое врачей подошли к Широкову. Синьг сел на край постели. Гесьянь предупредительно подвинул кресло для Бьиньга, а сам остался стоять у изголовья Широкова.

– Напугали вы нас, Петя, – сказал Синьг, словно не зная, с чего начать разговор. – Как вы себя чувствуете сейчас?

– Совершенно нормально, точно проснулся после крепкого сна.

– Совсем скверно! – неожиданно сказал Бьиньг.

– Наоборот. – Широков не понял, к чему относилось восклицание старого каллистянина. – Совсем хорошо!

– Вот это и плохо, – последовал ответ Бьиньга. – Если бы вы проснулись больным, было бы хорошо.

– Я вас не понимаю.

– Опыт, на котором вы так настаивали, – сказал Гесьянь, – окончился плачевно. Этого надо было ожидать. А то, что вы чувствуете себя нормально, еще хуже. Значит, наше предположение верно.

– Объяснитесь!

– Причина вашего обморока – Рельос, его лучи, непривычные для вас.

– Но, ведь у нас на Земле каллистяне нисколько не страдали от лучей Солнца, которые так же непривычны для них. То, что со мной случилось, не похоже на тепловой удар.

– Рельос и Мьеньи, – вмешался Бьиньг, – разные звезды. Дело не в том, что лучи Рельоса несут больше тепла, а в том, что они более активны. Вам ясно, что это значит?

Он говорил ворчливым тоном и чем-то напомнил Широкову Штерна.

– Допустим, что ясно.

– Надо было послушаться Гесьяня, задержаться на Сетито дней на сто, потом на Кетьо дней на двести и только тогда прилетать на Каллисто. Надо было как следует привыкнуть к лучам Рельоса там, где они слабее.

– Но что же все-таки случилось со мной? – спросил Широков.

– Случилось то, что на ваш организм оказала вредное влияние какая-то составляющая лучей Рельоса, которой, по словам вашего товарища, нет у Мьеньи.

– Если так, то почему же это вредное влияние сказалось на мне одном?