– К тому времени он пробыл в тюрьме около месяца. Я отправилась навестить мать, и она сообщила, что Эдди намерен убраться куда-нибудь подальше. Я не поверила. По словам матери, Эдди не мог смотреть людям в глаза. Работу он потерял и целыми днями сидел дома, даже к телефону не подходил. Я встретилась с Эвелин, спросила, действительно ли они решили уехать. Она однозначно ответила: нет. Примерно через неделю позвонила мать, сказала, что вы скрылись из города. На следующий день появился ваш домовладелец, стал требовать денег. Дом, говорит, пустой, Эдди пропал.

– Жаль, но ничего этого я не помню.

– Тебе было всего три года, Адам. Последний раз я видела тебя, когда ты играл возле старого гаража, такой спокойный и аккуратный мальчик.

– Ну уж.

– Эдди объявился через несколько недель. Позвонил, попросил передать матери, что вы в Техасе.

– В Техасе?

– Да. Гораздо позже Эвелин призналась: вы медленно дрейфовали на запад. Она тогда была беременна и очень хотела побыстрее где-нибудь обосноваться. А потом, спустя годы, раздался еще один звонок от Эдди, уже из Калифорнии. Это был последний звонок. – Годы?

– Годы. Я попробовала убедить его вернуться, но куда там. Брат поклялся, что ноги его здесь больше не будет.

– Где в то время находились родители моей матери?

– Не знаю. Родом они не из нашего округа. Жили, по-моему, в Джорджии. Или во Флориде.

– Я ведь их ни разу не видел.

Адам шевельнул пальцем, и воспроизведение продолжилось. На экране возникло здание суда в Неттлсе, где проходил первый процесс. За полицейским кордоном бесновалась группа куклуксклановцев.

– Ужас, – прошептала Ли. Он остановил пленку.

– Ты была на суде?

– Один раз. Прокралась в зал уже ближе к концу заседания. Сэм запретил нам присутствовать. Мать плохо себя чувствовала, у нее поднялось давление. Фактически она не вставала с постели.

– Сэм знал, что ты там?

– Нет. Я сидела в последнем ряду, прикрыв лицо шарфом.

– А что делал Фелпс?

– Прятался в офисе и молил Бога, чтобы никто не пронюхал о том, какой у него тесть. Вскоре после этого суда мы с ним впервые разъехались.

– О чем ты думала, сидя в зале?

– О присяжных. Казалось, с ними Сэму повезло, все были людьми его круга. Адвокат умудрился отыскать двенадцать заблудших душ, которые пропускали мимо ушей слова прокурора и слушали только его самого.

– Кловис Брэйзелтон.

– Настоящий оратор. Меня поразило, что, когда члены жюри не сумели прийти к согласию, судья назначил второй процесс. Я была уверена, что Сэма оправдают. Думаю, его это тоже потрясло.

Изображение на экране вновь ожило: Брэйзелтон энергично общается с журналистами, опустив голову, идет к тюремному фургону Сэм. Затем действие переместилось в Уилсон.

– Сколько времени у тебя ушло на эту кассету? – спросила Ли.

– Семь лет. Идея возникла еще в Пеппердайне, на первом курсе. Застряла в мозгу как заноза.

Адам прокрутил часть пленки с кадрами, где Марвин Крамер падал из кресла, и включил воспроизведение, когда диктор объявил за кадром о начале третьего процесса.

– Восемьдесят первый год. Тринадцать лет Сэм прожил свободным человеком. Чем он занимался все эти годы?

– Фермерствовал, немножко торговал, как-то сводил концы с концами. О взрыве в Гринвилле или о Клане даже не упоминал, при мне, во всяком случае. Но внимание жителей Клэнтона ему льстило. Там он стал прямо-таки легендарной личностью. Здоровье у матери совсем ослабело, и он почти не выходил из дома, заботился о ней.

– Об отъезде не думал?

– Всерьез – нет. Считал, что все проблемы позади, ведь два суда закончились ничем. Тогда в Миссисипи члены Клана чувствовали себя неуязвимыми. Сэм наслаждался тихой, безмятежной жизнью. Окучивал грядки с помидорами, ловил на удочку лещей.

– А отцом моим он интересовался?

Допив вино, Ли поставила бокал. В голову тети ни разу не приходила мысль о том, что когда-нибудь ей придется вспоминать детали далекого и не очень-то радостного прошлого. Ведь она всегда пыталась забыть его!

– По возвращении домой в течение первого года Сэм временами спрашивал, не получала ли я вестей от брата. Но их не было. Мы знали, что вы где-то в Калифорнии, и надеялись, что дела у вас идут хорошо. Твой дед всегда отличался упрямством и гордостью, Адам. Он не мог позволить себе отправиться на розыски Эдди, упрашивать его вернуться. Если сын избегает отца, так пусть торчит в своей Калифорнии. – Тетка оперлась на локти. – В семьдесят третьем, когда врачи обнаружили у матери рак, я наняла частного детектива. Он полгода рыскал по Калифорнии, содрал с меня кучу денег, но Эдди так и не нашел.

– Тогда мне было девять, и жили мы в Салеме, штат Орегон.

– Да. Позже Эвелин говорила, что вы перебрались в Орегон.

– Мы все время переезжали с места на место. Только когда я окончил восьмой класс, отец с матерью обосновались в Санта-Монике.

– Вы стали невидимками. Похоже, Эдди пользовался услугами хорошего адвоката. О Кэйхоллах никто и нигде не слышал. Детектив наводил множество справок, но без всякого успеха.

– Когда умерла бабушка?

– В семьдесят седьмом. Мы сидели в церкви, вот-вот должны были начаться похороны, как дверь вдруг приоткрылась и на скамью позади меня проскользнул Эдди. Не спрашивай, откуда он узнал о смерти матери. Возник, как из воздуха, в Клэнтоне и так же исчез. Не сказал Сэму ни слова. Машина его была взята напрокат, поэтому номерной знак тоже ни о чем не говорил. На следующий день я отправилась в Мемфис и нашла Эдди сидящим возле ворот моего дома. Мы проболтали часа два. Он показывал школьные фотографии, твои и Кармен. Дела в солнечной южной Калифорнии шли великолепно: у Эдди отличная работа, приятный домик в пригороде, Эвелин торгует недвижимостью. Воплощение американской мечты. Он заявил, что никогда больше не вернется в Миссисипи, даже на похороны Сэма. По величайшему секрету сообщил мне свою новую фамилию, дал телефон. Заметь, не адрес, а всего лишь телефон. Пригрозил: если я поделюсь с кем-то его тайной, он вновь исчезнет. Звонить ему можно было только в случае крайней необходимости. “Хочу посмотреть на племянников”, – сказала я, и он пообещал, что когда-нибудь это устроит. Временами брат походил на старого доброго Эдди, временами казался совершенно чужим человеком. На прощание мы обнялись. Больше я его не видела.

Адам включил перемотку. В побежавших кадрах мелькнуло лицо Сэма: вместе со своим новым адвокатом он выходил из здания суда в Лейкхеде.

– А на третьем процессе ты не была?

– Нет. Отец запретил нам это. Он нажал кнопку “стоп”.

– Когда Сэм понял, что покоя так и не будет?

– Трудно сказать. Как-то местная газета опубликовала заметку о новом окружном прокуроре, который намерен опять дать ход делу Крамера, Заметка была небольшой, всего пара столбцов, но меня охватил ужас. Я прочла ее раз десять, а потом час пустыми глазами смотрела в текст. После стольких лет имя Сэма Кэйхолла вновь оказалось у всех на устах. Я не могла в это поверить. Позвонила отцу. Он, конечно, газету уже видел и буркнул, что заметка яйца выеденного не стоит. Две недели спустя появилась вторая, посолиднее, с портретом Дэвида Макаллистера в центре. Я еще раз дозвонилась до Сэма, он сказал: причин для беспокойства нет. Вот так все и началось. События нарастали как снежный ком. Идею прокурора публично одобрило семейство Крамеров, тремя днями позже подключились активисты из НАСПЦН[8]. Очень скоро стало ясно: Макаллистер пойдет до конца и нового суда не миновать. Сэм был напуган, однако держался, утверждал, что победа все равно останется за ним.

– Эдди ты не звонила?

– А как же. Незадолго до начала процесса. Разговор вышел коротким, новость, чувствовалось, ошеломила брата. Я обещала держать его в курсе. Позже, когда о деле заговорила вся страна, Эдди наверняка не отходил от телевизора.

Они молча досмотрели кадры, запечатлевшие третий, и последний, судебный процесс. Глядя на застывшую улыбку Макаллистера, Адам беззвучно выругался: уж слишком часто прокурор блистал своими зубами, следовало бы более тщательно отредактировать запись. Когда закованного в наручники Сэма вывели из зала, экран померк.