По поводу исторических зарисовок хочется высказать еще несколько соображений. Не излишне ли романтизирует и идеализирует автор облик некоторых европейцев, совершавших первые походы в неведомые дебри Канады? Ведь независимо от незаурядных личных качеств и горькой, часто неблагодарной судьбы таких пионеров, как де ля Салль, Радиссон и Грозейе, все они шли в глубь Канады по велению своих хозяев — дворян и купцов Франции и Англии — для захвата, грабежа и наживы. Чрезмерное, на наш взгляд, восхваление личных качеств отдельных исторических лиц заметно и в очерке о Гзовском — «стороннике реакционных взглядов», «оборотистом промышленнике и проницательном финансисте». Автор не всюду (например, в рассказе о восстании Риля) освещает так глубоко, как хотелось бы, истинные, классовые мотивы исторических событий.

На страницах книги проходит не так много людей современной Канады, но образы их типичны и запоминаются. С большой теплотой обрисованы канадские индейцы — народ высоких рыцарских качеств, поставленный ныне в условия прозябания и деградации. «Белая» Канада представлена в книге почти исключительно соотечественниками автора — поляками: охотниками-трапперами и крестьянами. Их жизнеспособность, умение сохранить свою национальную культуру и самобытность не могут не вызвать симпатий. Но автора можно упрекнуть в некоторой идеализации польской общины и католического духовенства.

Несмотря на краткость зарисовок экономически высоко развитых районов «цивилизованной» Канады, автор показал главные черты и этой части страны: соседство расточительства и нищеты, сосредоточение богатств в немногих руках, безработицу, неустойчивость положения трудовых людей. Фидлер видел страну в 1935 г., а с тех пор эти противоречия капиталистической Канады все более обострялись.

Аркадий Фидлер попытался в одной, сравнительно небольшой книге не только передать личные впечатления о Канаде, но и нарисовать картины современной жизни и прошлого страны. Это трудная задача. Поэтому нельзя строго судить автора за то, что он о многом совсем не сказал или сказал мало.

«Канада, пахнущая смолой», несомненно, увеличит популярность в Советском Союзе этого талантливого польского писателя.

Г. А. Агранат

Когда я выезжал из Гдыни в Канаду, в Польше светило горячее июльское солнце и люди с песнями приступали к жатве. Балтика была спокойной, Северное море — мрачным, а за Шотландией, как только мы вышли на просторы Атлантики, разбушевался сущий ад. Сильный западный ветер, переходящий в шторм, взял нас в оборот; он дул с таким остервенением, словно хотел содрать с нас кожу. На палубе было трудно устоять. Корабль танцевал на гигантских волнах, как обезумевшая балерина. Холод пронизывал до костей, люди страдали от морской болезни и не поднимались с коек.

На третий день непрекращающихся мучений я спросил одного из офицеров корабля: неужели тут, в северной Атлантике, всегда свирепствуют такие штормы?

— Осенью, зимой и весной — всегда, летом — почти всегда.

— И всегда такие сильные, как сейчас?

— Как правило, еще сильнее.

Ветры, дующие с Лабрадора и Гренландии, пронизывающие, холодные и надоедливые…

Норвежские моряки, подхваченные таким ветром, открыли в 863 году Исландию и заселили ее берега. В следующем столетии какой-то их потомок навестил родную Норвегию, но на обратном пути в Исландию не попал в свой порт, поплыл дальше на запад и открыл берега Северной Америки. Когда позже он снова прибыл в Норвегию, то рассказал об этом открытии своему приятелю Лайфу Эриксону.

Эриксон был отважным вождем; весть о богатой земле породила в его честолюбивой душе мысль о создании там нового государства. Он построил корабли, нашел людей, поплыл и на новой земле основал колонию. И если уже тогда, тысячу лет тому назад, не родилась Америка, то виноват в этом не норвежский смельчак и не его преемники — Норвегия поддержала начинание Эриксона и в течение нескольких веков пыталась осуществить его. Но все усилия были сведены на нет бурными волнами северной Атлантики, отпугнувшими даже викингов. Смелый план создания норвежского Нового Света был развеян штормами с Лабрадора и Гренландии.

И позднее, пятьсот лет спустя, эти же штормы решительно повлияли на судьбу далекой страны. Во времена Христофора Колумба генуэзец Джованни Кабото открыл для английской короны Ньюфаундленд. Четверть века спустя другой итальянец, моряк Верраццано, аннексировал побережье североамериканского материка для французской короны. Но это были открытия, не приносившие практической пользы: ни французы, ни англичане не могли там надежно закрепиться. И первые, и вторые (в особенности англичане) панически боялись испанцев, претендовавших на все американские земли. Эмиграции не способствовал также и ряд других причин — внутриполитических и экономических; но больше всего препятствовал наплыву людей в Северную Америку бурливый океан! Ветер охлаждал пыл эмигрантов и допускал на ньюфаундлендские отмели только бывалых рыбаков, сжившихся со штормами. Но они не основывали колоний и каждую осень возвращались в старую Европу.

Через какие-нибудь сто лет условия изменились: люди начали строить большие корабли, появились подлинные завоеватели-пионеры, и в начале XVII века на новых землях возникают первые, пока еще небольшие колонии: французская на реке Св. Лаврентия, английская дальше к югу, на Джемс-Ривер в Виргинии. Но, прежде чем это произошло, штормы в течение ста лет задерживали развитие всей северной части материка.

Во время своих путешествий в Южную Америку я несколько раз проделал тот путь, по которому проследовал на запад Колумб со своими испанцами. Колумб плыл в страну вечной весны по солнечному и спокойному океану, подгоняемый легким ветерком. На его пути не было никаких препятствий и ни одной устрашающей бури. Поэтому его открытие свершилось в молниеносном темпе. Открыл, завоевал, а Испания тысячами своих подданных в короткий срок заселила всю южную часть Нового Света, в то время как север, открытый почти одновременно, оставался нетронутым.

Штормы особенно сильно досаждали французам, и именно в этом их историческая трагедия. Из двух народов, колонизировавших Северную Америку, французы проявили неизмеримо большие размах и энергию. Они заняли область, наиболее удобную для проникновения в глубь континента, — устье реки Св. Лаврентия, — а оттуда устремились в далекие леса Запада, достигли Великих озер и за неполные сто лет захватили берега Миссисипи до самого Мексиканского залива. В это время англичане все еще сидели на побережье, ведя жестокую войну с индейцами, и никак не могли перевалить через горную цепь Аппалачей.

Но когда позднее, в середине XVIII века, решался спор о том, какому языку — французскому или английскому — и какой культуре господствовать в Северной Америке, французы потерпели полное поражение. Оказалось, что на всем материке насчитывается два с половиной миллиона англичан и всего лишь около шестидесяти тысяч французов. Энергии и отваги оказалось недостаточно: их перевесила численность противника.

Французов было так мало потому, что идея колонизации Канады никогда не пользовалась популярностью во Франции. Избалованного ласковым небом сына Шампани или Жиронды страшили суровый климат колонии, ее морозные зимы и тяжелый переезд через бушующий океан. Французские поселенцы происходили преимущественно из двух провинций — Бретани и Нормандии, населенных отважными «морскими волками», потомками викингов, в жилах которых текла кровь Лайфа Эриксона. Это они завоевали для Франции Канаду и большую часть Северной Америки; но Франция не пошла за ними. Ее отпугнул холодный ветер Севера.

Этот ветер явно благоприятствовал англичанам. В значительной степени благодаря ему сегодня в Оттаве находится резиденция губернатора ее королевского величества, а не французского генерал-губернатора. Ветер с Лабрадора повинен в том, что неисчислимые богатства северного материка достались людям, говорящим на английском языке, и в том, что сегодня большие американские города с французскими названиями — Сент-Луис и Новый Орлеан — не имеют ничего общего с Францией. Ветер с Лабрадора не благоприятствовал французам.