Ключевой момент здесь заключается в том, что в Северной Америке, разумеется, намного больше гектаров земель на душу населения, чем в Европе. Значит, объем капитала на человека в Америке намного выше. Однако земли там настолько много, что ее рыночная стоимость находится на очень низком уровне: каждый может владеть огромным количеством земли, поэтому и стоит она немного. Иными словами, эффект объема более чем уравновешивается эффектом цены: когда объем капитала определенного типа превышает определенные пределы, его цена неизбежно падает до столь низкого уровня, что производная обоих эффектов, т. е. стоимость капитала, оказывается ниже, чем при более скромном объеме.

Впрочем, значительная разница в цене на землю между Новым Светом и Европой на рубеже XVIII–XIX веков подтверждается и всеми имеющимися историческими источниками, касающимися сделок по продаже или передаче сельскохозяйственных земель (например, посмертными описями имущества и документами о правах наследства).

Тот факт, что жилая недвижимость и другие виды внутреннего капитала также были на относительно низком уровне в Соединенных Штатах в колониальную эпоху и во времена рождения Американской республики, объясняется другими причинами, но не вызывает удивления. Вновь прибывшие жители, которые составляли очень весомую часть американского населения, не пересекали Атлантику вместе со своим жильем или своими инструментами, а для того, чтобы накопить недвижимое имущество и профессиональное оборудование в объеме, равном нескольким годам национального дохода, нужно время.

Совершенно очевидно, что низкие значения соотношения между капиталом и доходом в Америке отражают фундаментальную разницу в структуре социального неравенства по сравнению с Европой. Если вся совокупность имущества едва достигала трех лет национального дохода в Америке по сравнению с более чем семью годами в Европе, то это означает, что собственность, накопленная в прошлом, в Новом Свете имела меньшее значение. Нескольких лет труда и производства было достаточно для того, чтобы наверстать изначальную имущественную разницу между социальными группами или по крайней мере наверстать ее быстрее, чем в Европе.

В 1840 году Токвиль справедливо отмечал, что «число крупных состояний у них очень мало, а капиталы еще более редки», и видел в этом одну из наиболее очевидных предпосылок демократического духа, который, по его мнению, царил в Америке. Он добавлял, что, по его наблюдениям, причиной этого являются низкие цены на сельскохозяйственные земли: «Цена на землю в Америке невысока, и всякий легко может стать землевла-дельцем»[134]. В этом заключался джефферсонский идеал общества мелких земельных собственников, свободных и равных.

В течение XIX века ситуация изменилась. Доля сельского хозяйства в производстве постепенно сокращалась, а стоимость сельскохозяйственных земель, как и в Европе, неуклонно снижалась. Однако Соединенные Штаты накопили значительный объем недвижимого и промышленного капитала, в результате чего к 1910 году национальный капитал приблизился к пяти годам национального дохода, тогда как в 1810 году он равнялся трем годам. Разрыв с Европой не исчез, но заметно уменьшился — в два раза за одно столетие (см. график 4.6). Америка стала капиталистической, однако и в Прекрасную эпоху имущество там по-прежнему имело меньшее значение, чем в Европе, по крайней мере если принимать в расчет всю территорию Соединенных Штатов в целом. Если же ограничиться только Восточным побережьем, то разрыв окажется еще меньшим. В фильме «Титаник» режиссер Джеймс Камерон отразил социальную структуру, существовавшую в 1912 году. Он показал американских собственников, чье благосостояние — равно как и высокомерие и классовое презрение — приблизилось к европейскому уровню: их воплощением служит персонаж Хокли, который намеревается увезти юную Розу в Филадельфию и там жениться на ней (она героически откажется от того, чтобы быть чьей-то собственностью, и станет Розой Доусон). В романах Генри Джеймса, действие которых разворачивается в Бостоне и Нью-Йорке в 1880-1910-х годах, также изображено общество, где недвижимый, промышленный и финансовый капитал имеет практически такое же значение, как и в европейских литературных произведениях: все сильно изменилось по сравнению с эпохой борьбы за независимость, когда капиталов не было.

Потрясения XX века затронули Америку в гораздо меньшей степени, чем Европу, вследствие чего соотношение между национальным капиталом и национальным доходом в Соединенных Штатах было гораздо более стабильным. С 1910 по 2010 год оно колебалось между четырьмя и пятью годами (см. график 4.6), тогда как в Европе оно сначала снизилось с семи лет до менее трех, а затем вновь возросло до пяти-шести лет (см. графики 3.1–3.2).

Конечно, имущество в Америке тоже пострадало от кризисов 1914–1945 годов. Войны привели к сильному увеличению государственного долга Соединенных Штатов, особенно в годы Второй мировой войны, что сказалось на национальных сбережениях. Кроме того, все это происходило на фоне нестабильной экономической ситуации: на смену эйфории 1920-х годов пришел кризис 1930-х (Камерон сообщает, что подлец Хокли совершил самоубийство в октябре 1929 года). Более того, при Рузвельте Соединенные Штаты стали проводить ту же государственную политику, что и в Европе, стремясь сократить значение частного капитала и установить регулирование в жилищной сфере. К концу Второй мировой войны капитализация недвижимости и компаний находилась на исторически нижнем уровне. В области прогрессивного налогообложения Соединенные Штаты зашли даже дальше, чем Европа, что, безусловно, является свидетельством того, что они были больше заинтересованы в уменьшении неравенства, чем в искоренении частной собственности (к этому мы еще вернемся). Массовой национализации здесь не проводилось, тем не менее начиная с 1930-1940-х годов государство осуществляло значительные капиталовложения, прежде всего в развитие инфраструктуры. Инфляция и рост 1950-1960-х годов снизили государственный долг до скромных показателей, в результате чего в 1970 году государственное имущество измерялось положительными величинам (см. график 4.7). В конечном итоге частное государственное имущество уменьшилось с почти пяти лет национального дохода в 1930 году до менее чем трех с половиной в 1970 году, что представляет собой довольно существенное снижение (см. график 4.8).

Тем не менее U-образная траектория, по которой следовало соотношение между капиталом и доходом в XX веке, в Соединенных Штатах имеет меньший масштаб, чем в Европе. В Америке капитал, выраженный в годах дохода или производства, достиг квазистабильности в начале XX века, в результате чего стабильность соотношения между капиталом и доходом или капиталом и производством в некоторых американских учебниках (например, в учебнике Самюэльсона) считается универсальным законом. В сравнении с США отношения Европы с капиталом — особенно частным — в течение минувшего столетия носили очень хаотичный характер: мир Прекрасной эпохи, где царствовало имущество, сменился послевоенным миром, который думал, что почти искоренил капитализм, а в начале XXI века Европа оказалась в авангарде нового имущественного капитализма, поскольку частное имущество там вновь превзошло американские показатели. В следующей главе мы увидим, что это можно объяснить более низким по сравнению с Соединенными Штатами экономическим и особенно демографическим ростом, в результате которого в Европе богатство, накопленное в прошлом, имеет большее значение. Как бы то ни было, в течение прошлого века соотношение между капиталом и доходом в Америке было намного более стабильным, чем в Европе, — этим, возможно, и объясняется более спокойное отношение американского общественного мнения к капитализму.