Мы входим внутрь, и все мои опасения мгновенно исчезают. Ангар тридцать девять выглядит в точности так, как я представляю рай.

Внутри царят прохлада и тусклое освещение. Ангар больше любого здания. В одном укутанном тенями углу стоит прекрасный нетронутый «Т-41 Мескалеро». А у противоположной стены тусуются – подумаешь, какая ерунда – две гражданские «Сессны». А вот и тот «П51Д Мустанг», который я слышала – его двигатель, ныне разобранный, лежит на полу. На полу, под старым плакатом времён Второй мировой войны, на котором Капитан Америка призывает добрых граждан покупать облигации военного займа, разложены инструменты, детали двигателя, чистящие материалы и пропеллеры. Здесь царит контролируемый хаос. Это место прекрасно. Джек включает старое радио, легкомысленно оставленное на верстаке, и по просторному ангару проносится щелчок бейсбольной биты, а приглушённо звучащий диктор комментирует игру.

– Итак, Мария говорит, что вы хотите получить лицензии пилота-любителя, чтобы присоединиться к «Летающим соколам», – говорит Бонни, включая старую кофемашину. Джек тянется к верхней полке и передаёт Бонни банку кофе и стопку фильтров. Бонни благодарит его, а он недовольно морщится: включенная им бейсбольная игра развивается неважно.

– Да, мэм... пилот Том... миссис Том... – я запинаюсь и замолкаю.

– Просто Бонни, дорогуша, – она смотрит мне прямо в глаза, – можешь звать меня Бонни.

Я киваю и пробую снова:

– Бонни.

Она улыбается, и я просто таю.

– Бонни во время войны летала на транспортных самолётах, – говорит Мария.

– И научила меня летать, – добавляет Джек.

– Я хотела летать на истребителях, но... – Бонни замолкает.

Ей и не нужно продолжать. Мы знаем.

– Вот и мы хотим, – говорит Мария.

– Так вы думаете, что если попадете в «Летающие соколы», то... что? – интересуется Бонни.

По всему ангару расплывается запах свежего кофе. Мы с Марией переглядываемся, потому что понимаем, как это прозвучит, если мы произнесём это вслух, особенно для Бонни.

– То они передумают, – говорю я, стараясь выглядеть максимально уверенной. Мария согласно кивает.

– Мы обе получили «ястреба войны», стали почётными выпускниками. Мы были в «почётной эскадрилье». И когда в конце года настанет время для официального признания заслуг кадетов, мы хотим добавить «Летающих соколов» к этому списку, – говорит Мария.

– Так это ради отборочных в команду следующего года? – спрашивает Джек.

Мы с Марией киваем.

– Вы же знаете, что вам придётся пахать вдвое больше, чтобы получить вдвое меньше? – интересуется Бонни, выразительно глядя в глаза Марии.

– Я так всю жизнь делаю, – решительно отвечает она.

– Я даже не сомневалась, – улыбается Бонни.

Джек обнимает Бонни за талию.

Наступает пауза, и я понимаю, что сейчас Джек и Бонни размышляют, стоит ли им пытаться отговорить нас от этой затеи. Они могут сказать, что если мы попадём в «Летающие соколы», то это ничего не изменит. Что женщины хотели пилотировать истребители ещё до тех пор, как поколение Бонни взмолилось об этой возможности десятилетия назад. Что наш квест будет достойным и значимым, даже если в самом конце мы не добьёмся задуманного. Я знаю, что они правы. Но я также знаю, что все в этом ангаре слишком хорошо понимают, каково это, когда тебе отказывают в том, что ты заработал по праву.

Взгляды Джека и Бонни встречаются, и они обмениваются улыбкой.

– Тогда давайте начинать, – говорит Джек, хлопнув в ладоши.

– Отлично! – восклицаю я.

Мы с Марией даём друг другу «пять», разворачиваемся и направляемся обратно к «Стирману».

– Куда это вы намылились? – доносится сзади голос Джека.

Мы медленно оборачиваемся.

– К самолёту? – словно что-то само собой очевидное говорит Мария.

Бонни обаятельно улыбается и направляется к кофемашине.

– Мы пока не собираемся отпускать вас в небо, – возражает Джек.

– Но...

– Не переживайте, к началу отбора вы получите свои сорок часов налёта, но сперва нам предстоит слепить немного нужного характера и целостности, – поясняет Джек.

– И как же мы эм... добьёмся этого? – спрашивает Мария, и я слышу в её голосе трепет.

– Прямо под постером Кэпа? – переспрашивает Джек, указывая себе за спину. – Там стоит ведро, полное чистящих средств и старых тряпок. Берёте их, наполняете ведро водой и хорошенько моете «Мистера Гуднайта», если вы, конечно, не возражаете.

Подходит Бонни и вручает Джеку кружку с кофе.

– Спасибо, милая.

– Я думала, мы собираемся летать, – мямлю я.

– Первым делом характер и целостность, – Джек отхлёбывает кофе, – полёты потом. 

– От нас воняет, – жалуюсь я часы спустя, когда вечером того же дня мы едем обратно в кампус под лучами заходящего солнца, – кто же знал, что попытка что-то помыть может сделать тебя такой грязной?

Мария согласно мурлычет, но пока я везу нас обратно домой, становится ясно, что мы обе довольны тем, как сложился сегодняшний день, каким бы необычным он ни был. Пока мы отмывали каждую деталь «Мистера Гуднайта», Джек и Бонни были рядом и объясняли, что это за деталь и для чего она нужна. «Это реле связано с той частью двигателя, которая делает вот так, и если оно не работает, тогда, смотрите, придётся потянуть вот здесь или сделать вот так, понимаете, как всё это устроено и как функционирует вместе?»

Пока я понимаю не до конца, но всего после нескольких часов, проведённых под их мудрым присмотром, становится ясно, что со временем я вникну.

Я всегда представляла себе, как сижу в кабине самолёта, бороздящего облака. Я с отчётливой ясностью могу себе это представить. Но когда я попыталась по-настоящему, вообразить, как будут ощущаться все эти первые нерешительные, детские шажки, у меня ничего не вышло. В конце концов, меня хватило лишь на несколько приятных снов, в которых я направо и налево непринуждённо сыпала бессчётными свидетельствами того, что добилась чего-то впечатляющего, потратив на это абсолютный минимум усилий, и достигла результата с лебединой грацией.

Но сегодня, склонившись над двигателем «Мистера Гуднайта», закатав рукава и с ног до головы заляпавшись смазкой и маслом, сделав крошечный детский шажок в сторону моей конечной цели, я испытываю ощущение чуда. И жажду большего. И гордость. И счастье. Я чувствую, что нашла своё место. Когда я гляжу на Джека, разбирающего по частям двигатель «Мистера Гуднайта» и объясняющего, для чего служит каждая деталь, я чувствую, что нашла вторую часть своей головоломки. Скорее всего, именно поэтому до сегодняшнего дня я и не могла себе представить ничего подобного. Я понятия не имела, что такая самодостаточность вообще возможна, что уж говорить о том, как она будет ощущаться. Гораздо проще представить себе, что ты паришь над облаками и другие тобой восхищаются, чем представить, каково это – восхищаться самой собой.

Однако когда мы возвращаемся обратно, принимаем душ и укладываемся на ночь, мой мозг пробуждается от восторженного сна о деталях двигателя «Стирмана» и переключается обратно на мысли о подготовке к первому дню занятий, к завтрашнему дню.

– Несладко нам придётся, – бормочет Мария, пока мы изучаем расписание, прежде чем выключить свет. Нас ждёт четыре пары утром и ещё три днём, тренировка внутри- вузовской команды и «введение в авиацию», первый курс лётной программы. Мы уже договорились с Бьянки, Дель Орбе и Пьерром о создании ночных учебных групп в библиотеке Макдермотта, чтобы уберечь друг друга от излишней перегрузки, но рабочая нагрузка всё равно выглядит безумно интенсивной.

Я ворочаюсь с боку на бок всю ночь, строю изысканные карточные домики из разнообразных возможных сценариев завтрашнего дня. Когда мы с Марией начинаем шнуровать кроссовки для утренней пробежки в привычное время, я действую на чистом адреналине и стараюсь активно избегать попаданий в любые эмоциональные ловушки.