— Дяденька, тебе, поди, пить охота?

Матрос молча кивнул головой.

Зачерпнув из казана воды, мальчик подал ее незнакомцу. Тот с жадностью припал к кружке. Напившись, опросил:

— Чей ты?

— Я тюдралинский, Прокопия Ивановича сын. Тятя с немцами дерется.

Больной понимающе кивнул головой.

— Ты, поди, есть хочешь? Мы сейчас тебя накормим и напоим. Только у нас чаю нет, пьем бадан23. Шибко пользительный! — затараторил Янька.

— Ну вскипяти.

— А он, — Янька показал на Кирика, — вроде как брат мне приходится. Только он алтаец, а я русский.

— Вот и хорошо! — сказал матрос и внимательно посмотрел на ребят.

Накормив матроса, Янька с Кириком сочувственно посмотрели на его грязное тело.

После короткого совещания Янька объявил:

— Дяденька, знаешь, что мы думаем?

— Что?

— Вымыться бы тебе горячей водой надо.

— А где ее взять?

— У нас есть казан. Мы живо вскипятим… Кирик, — заторопился Янька, — ты сбегай за хворостом, а я принесу воды.

Через час довольный матрос говорил полушутя ребятам:

— Ну, други, устроили вы мне баню неплохую! А вот скоро в тайге будет такая баня богачам, что нагишом повыскакивают в лес.

На следующий день, когда стемнело, недалеко от избушки послышался конский топот.

Схватив свой карабин, незнакомец подошел к двери.

— Не стреляй! Это Темир, хозяин избушки, — предупредил его Янька.

— Кто он такой?

— Охотник.

— Хорошо. — Матрос поставил карабин в угол и вышел.

Вскоре показался Темир. Соскочив с коня, он смело подошел к незнакомцу:

— Здравствуй! Матрос протянул руку.

Разговор между мужчинами сначала не клеился. Осторожный Темир смотрел на матроса недоверчиво. Но пока ребята готовили несложный ужин, взрослые разговорились.

— Большое у тебя хозяйство, Темир? Охотник улыбнулся:

— Буланый конь, Мойнок и ружье.

Матрос внимательно посмотрел на собеседника:

— Почему живешь так бедно? Разве ты не хозяин этой тайги, этих гор? — Рука незнакомца описала полукруг. — Ведь ты посмотри, какое богатство здесь! Пастбища, реки, леса. Разве мачехой стала тебе тайга?

— Нет! — Глаза охотника в упор посмотрели на говорившего. — Нет, — повторил он. — Тайга мне — как родная мать, и я люблю ее, как сын. Но завладели ею Сапок, кривой Яжнай и Зотников.

— Кто они?

— Сапок — теньгинский старшина, Яжнай — местный бай, Зотников — богатый заимщик.

— А ты, сын тайги, бродишь, как чужой? Темир опустил голову.

— Что мне делать? — Глаза охотника вопросительно посмотрели на собеседника.

— Пойдем со мной.

— Куда?

— Куда поведу, — улыбнулся матрос.

— Разве нам по пути?

— Конечно. С большевиками тебе по пути.

— Кто они?

Матрос приподнялся и, положив руку на плечо охотника, сказал проникновенно:

— Это, Темир, те люди, которые хотят, чтобы ты был хозяином тайги, но не Сапок и кривой Яжнай с Зотниковым! Это те люди, которые хотят, чтобы ты жил лучше, чтобы ты был всему хозяин.

— Вот это здорово! — не спуская глаз с незнакомца, прошептал Янька Кирику. — Дяденька, а дяденька, а ты откуда? — спросил он матроса.

Матрос назвал себя и рассказал свою историю.

Как коммунист-сибиряк, он был направлен в Кузнецк для связи с местной организацией большевиков.

Во время одной из поездок в Горный Алтай Печерский был схвачен кулаками и посажен в острог. С помощью верных людей ему удалось бежать в тайгу.

В перестрелке с кулаками Печерский был ранен в голову и несколько дней брел по тайге наугад. С ним были ружье, карта и компас. При переправе через одну горную речку он потерял компас, и карта стала уже не нужна. Матрос заблудился. Недели две жил охотой, а потом патроны вышли. Началась старая болезнь — лихорадка. Обессиленный, он спустился однажды в ущелье, но выбраться из него уже не мог. Там-то он и повстречал ребят…

И у Темира нашлось что рассказать матросу. Он поведал ему об организованном им отряде, который рос с каждым днем.

Последующие события развертывались с необычайной быстротой. В ущелье Яргола появились вооруженные люди. Из Мендур-Сокона, захватив с собой отцовские ружья, старые берданки, ушли в горы Амат, горбатый Кичиней, Дьалакай и старый Амыр. Из Усть-Кана в отряд Темира пришел пастух Алмадак и еще двое алтайцев.

Но не дремали и богачи. Под командой Огаркова и Тужелея были организованы банды из местных кулаков.

Евстигней Зотников обнес заимку высоким частоколом и в помощь Чугунному принял трех беспаспортных бродяг:

— Документы мне ваши, ребята, не нужны. А ежели нагрянут стражники, укрою. Работа будет легкой: лежи и карауль хозяйское добро.

— От кого караулить-то? — прогудел один из бродяг, детина огромного роста, одетый в грязный ватник, и его бесцветные глаза уставились на Евстигнея. — От кого караулить? — повторил он вопрос.

— От недобрых людей. — Брови Зотникова сдвинулись. — От тех, кто идет против царя-батюшки.

— Да ведь его-то нет! — Бродяга хрипло рассмеялся, зажимая рот, пахнущий чесноком и водкой, и подвинулся к Зотникову. — Нельзя ли косушечку?

Зотников сунул руку в карман и вынул револьвер.

— Ежели еще одно слово молвишь про царя-батюшку, голову снесу! — сказал он свирепо.

— Но, но, не пугай! — Остальные босяки подвинулись к Евстигнею. — Не таких видали.

Зотников быстро окинул взглядом широкий двор. Чугунного не было. Отступать нельзя. Заложив револьвер за спину, он шагнул к ближнему бродяге:

— Вот тебе, Савватеюшко, на первый случай! — и, размахнувшись, ударил его рукояткой револьвера.

Бродяга упал. Остальные с восхищением посмотрели на Евстигнея.

— В атаманы бы тебя, Евстигней Тихонович, шибко ты смел! В убивцы годишься. Мы бы с тобой не пропали, — хихикнул один из них.

Савватейко, точно побитый пес, поднялся с земли и протянул руку хозяину:

— Дай на косушку. Орел ты, Евстигней!

— Да и вы, вижу, не курицы, — усмехнулся заимщик. Через час пьяный Савватейко жаловался друзьям:

— Одолел нас Евстигней. Думал — попятится, а он на-ко, хлоп тебя! Хорошо, что по голове не ударил. — Оловянные глаза пропойцы не мигая уставились в одну точку. — Теперь скажи Евстигней: «Савватейко, лезь в огонь» — полезу!

— На, выпей! Поди, душа горит, — протягивая Савватею недопитую бутылку, произнес один из бродяг.

— Горит, братцы! — Дробно стуча зубами о горлышко посуды, Савватейко выпил и, повеселев, отбросил бутылку в сторону. — Ложки, братцы!

Бродяги вынули из своих онуч почерневшие от грязи ложки, и тишину зотниковского двора огласила их частая дробь.

Чугунный, находившийся тут же, вскочил на ноги.

Гулянка продолжалась до утра. Над тайгой поднялось солнце, осветило деревья, поиграло зайчиками на окнах зотниковского дома и медленно стало сползать во двор.

Увидев с крыльца мертвецки пьяных караульщиков, Евстигней выругался и, подойдя к Савватейке, пнул его ногой. Бродяга приоткрыл опухший глаз, но не поднялся. Получив второй, более сильный удар сапогом, Савватейко вскочил и, дыша винным перегаром в лицо хозяину, спросил хрипло:

— Чего тебе?

— Поедешь сегодня со мной в Тюдралу. Савватейко зевнул так громко, что сидевшие на крыше избы воробьи испуганно поднялись в воздух.

— Понял, что сказал?

— Отчего не понять, понял, — пробурчал Савватейко угрюмо и затопал за хозяином к конюшне.

Через час Евстигней вместе с новым телохранителем выехал на Тюдралинскую дорогу.

Проехав с полкилометра, он заметил шагавшего впереди человека в солдатской шинели. Забросив котомку за спину, человек шел торопливо и оглянулся только на стук копыт. Всадники приближались.

— Эй, служивый, дорогу!

Солдат стал на обочину, и Зотников узнал в нем своего бывшего работника Прокопия Кобякова. Придержав коня, Евстигней приподнял картуз: