— Мое вам почтение!

— Здравствуйте, — сухо ответил Прокопий и стал дожидаться, когда Зотников проедет вперед.

— Домой идешь?

— Да.

— А как же с войной до победного конца? — язвительно спросил Евстигней, натягивая поводья топтавшегося на месте коня.

— Пускай воюют те, кому этот конец нужен.

— А тебе разве не нужен?

— Нет, — ответил через плечо Прокопий. — Проезжайте. Пеший конному не товарищ, да и я тороплюсь. — И, отвернув давно не бритое лицо от Евстигнея, он сошел с дороги.

— Мой бывший работник. По лицу вижу, что большевик, — пояснил Евстигней Савватейке, кивая в сторону Прокопия.

— Дать ему встряску? — Бродяга придержал коня.

— Сейчас не стоит. Посмотрю, что будет дальше, — махнул рукой Зотников.

Прокопий шел торопливо. Наконец на солнце блеснул позолоченный крест тюдралинской церкви.

…К вечеру в избе Кобякова собрались односельчане-фронтовики. И лишь когда серый рассвет пал на землю и на востоке заалела яркая полоска света, гости Прокопия стали расходиться по домам.

На следующий день в Тюдралу из Яргола пришел матрос. Шел он по улице твердым размашистым шагом, придерживая дуло карабина, лежавшего на плече. Рядом с ним шагали Янька и Кирик, с гордостью поглядывая на крепкую фигуру моряка. Поодаль, обнюхивая заборы, бежал Делбек.

— Показывай свою хату, — сказал матрос Яньке, и тот помчался вперед.

Печерский подошел к избе Прокопия и, окинув взглядом заречье, где ютились алтайские аилы, постучал в дверь. На стук вышла Степанида. Взглянув с удивлением на Кирика, на голове которого была матросская бескозырка, она улыбнулась незнакомцу.

— Будущий моряк Балтийского флота, — кивнул матрос в сторону Кирика и вошел в избу.

Прокопий явился под вечер. Поцеловал ребят и, освободившись от их объятий, радостно протянул руку Печерскому:

— Слышал о тебе, слышал!

А назавтра приехал Темир с усть-канским пастухом Алмадаком. Снова пришли фронтовики. В избе стало тесно…

В один из солнечных зимних дней при звуке колокола из-под стропил церковного амбара вылезла галка. Повертела круглой головой и призывно щелкнула. В глубине карниза ей ответила вторая птица, потом третья, и вскоре вся стая, покружив над базарной площадью, потянулась к темневшему невдалеке лесу.

Тревожный набат повис над Тюдралой, над горами и растаял далеко в низине Чарыша. Группа фронтовиков, во главе с Прокопием и Печерским, вышла на площадь с красным знаменем. Позади фронтовиков шагали Янька и Кирик. Сегодня Степанида надела на них новые рубахи, нарядила точно на праздник, и ребята, осознав всю важность происходящих событий, торжественно несли табуретки, с которых должны были выступать ораторы.

Тюдрала шумела, как горная река. Скакали верховые, шли пешие, скрипели колесами таратайки, ржали кони.

На маленьких лохматых лошадях, густой колонной, во главе с Темиром, несшим красное знамя, двигались алтайцы.

С улиц и переулков на сельскую площадь высыпал народ. Прокопий махнул звонарю, и тот умолк. Солнце заливало село, голубые горы и леса и, сверкая на льду реки, отражалось в окнах береговых избушек.

Народ прибывал. Со стороны заимки Зотникова на окраину Тюдралы выскочил всадник. Покружил вороного коня и, подняв его на дыбы, яростно ударил нагайкой. Сверкнули на солнце серебряные накладки седла. Повернув лошадь, всадник бешеным галопом помчался обратно. Среди деревьев замелькали его богатая шуба и нахлобученная шапка, опушенная мехом выдры. Это был кривой Яжнай. Рано утром, объезжая зимние пастбища, он не нашел на месте пастухов и, узнав, что табунщики и чабаны уехали вместе с Темиром в Тюдралу, поскакал туда. При виде тысячной толпы народа бай струсил и погнал своего коня на заимку Зотникова.

Митинг в Тюдрале открыл Прокопий. Слегка опираясь на плечо сына, он поднялся на табурет, снял солдатскую фуражку и несколько секунд молча смотрел на притихших людей. В памяти пронеслись безрадостные картины собственного детства, тяжелого труда у Зотникова, вспомнились страдания Кирика.

— Товарищи, трудовой народ должен взять власть в свои руки! Да здравствует отец и учитель мирового пролетариата — Ленин!

По площади, точно вешний поток, прокатился гул голосов; он нарастал откуда-то издалека и превратился в могучий рокот.

— Слава Ленину!

— Да здравствует власть Советов!

— Смерть мироедам!

После Прокопия выступил Печерский, за ним — Темир. Говорил он по-алтайски. Ребята заметили, как мрачнело лицо друга при упоминании имени Сапока и Яжная и как озарялось оно улыбкой радости, когда он называл русских братьев — Печерского и Прокопия.

В этот день тюдралинцы выбрали свой первый Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов во главе с председателем Прокопием Кобяковым.

Военным комиссаром отряда самоохраны был избран Иван Печерский, его заместителем — Темир.

…Вечером на заимку Зотникова приехали Сапок, Аргымай и кривой Яжнай. Ночью сюда же на взмыленном коне прискакал Ершов — бывший царский офицер. Его сопровождал Огарков.

Евстигней и все присутствующие при виде Ершова поднялись с мест.

Когда забрезжил рассвет, гости Зотникова разъехались в разные стороны. Провожая Ершова, Евстигней задержал его на крыльце своего дома:

— Как же держаться с большевиками?

— Тише воды, ниже травы, — усмехнулся Ершов и, наклонившись к уху хозяина, прошептал: — Скоро так нажмем на коммунистов, что кровь из них ручьем брызнет! — Глаза Ершова сверкнули. — А сейчас притихни. Съезди завтра в Тюдралу, в сельсовет. Так, мол, и так, я, Евстигней Зотников, стою за социализм, — Ершов зла усмехнулся, — а поэтому отдаю, мол, в общее пользование маральник. Понял? — Видя, что хозяин нахмурился, Ершов похлопал его по плечу. — Потом мы его вернем. Все будет в порядке. — И, вскочив на коня, исчез в предутреннем тумане.

На следующий день Евстигней явился в Тюдралинский сельсовет. Долго шарил глазами по стенам и, не найдя иконы, опустился на лавку.

— Зачем пожаловал? — спросил его сурово Прокопий.

Зотников не спеша погладил окладистую бороду, проговорил вкрадчиво:

— Значит, теперь и показаться нельзя? А ежели, к слову доведись, я сочувствующий советской власти, можешь ты меня гнать?

— Ну хорошо. Говори, зачем пришел? Евстигней крякнул.

— Желаю свой маральник в общее пользование передать.

— Хорошо. Завтра пошлю комиссию, маральник примем. Еще что?

— Бумаги мне никакой не надо. Только запиши где-нибудь, что Евстигней Зотников желает строить… как его… этот самый… — Евстигней наморщил лоб, — социализм, — медленно произнес он незнакомое слово, слышанное от Ершова.

— Все? — с трудом сдерживая гнев, спросил Прокопий.

— Еще желаю отдать старую собачью доху, что купил на ярмарке в Бийске, и комолую корову. Еще… — Видя, как побледнело лицо Прокопия, Зотников умолк и в страхе попятился к дверям.

— Вон отсюда! — Прокопий грохнул кулаком по столу и, схватив шапку Зотникова, швырнул ее вслед хозяину: — Паразит!

Вскочив на лошадь и не оглядываясь, Евстигней помчался во весь карьер к заимке.

Через некоторое время в Мендур-Сокон, в сопровождении Темира и Кирика, приехала русская девушка.

— Наш фельдшер, — объявил Темир Мундусу. — Завтра освободим один из аилов, где она будет жить и принимать больных, а сегодня пусть заночует у нас.

Мундус вынул изо рта трубку и, кивнув головой девушке, приветствовал ее по-алтайски:

— Каменный твой очаг пусть будет крепким, пусть будут у тебя кучи пепла и толокна!

Это значило, что он желает приезжей спокойной, счастливой жизни в стойбище.

Наутро, надев белый халат, фельдшерица стала обходить аилы. Переводчиком ее был Кирик. Зашли к снохе слепого Барамая, Куйрук.