— Да, отец, — сказал Ференц, исполненный чувства долга, и быстро убрал нож.

Тихо и незаметно пятеро цыган вернулись в свой лагерь и расположились отдельно друг от друга с внешней стороны круга, в котором сидели остальные цыгане, пребывавшие в состоянии тихой, счастливой грусти, навеянной цыганской музыкой, которая достигла крещендо. В жаровнях еще теплился огонь, и слабый отблеск растворялся в лунном свете. Достигнув апогея, музыка резко оборвалась, музыканты низко поклонились публике, вызвав бурные рукоплескания, и громче всех аплодировал Кзерда, словно на концерте Хейфеца в Карнеги-Холл. Но даже когда цыган хлопал, его взгляд беспокойно блуждал вокруг, пока не остановился на отвесной известняковой скале, одна из пещер которой совсем недавно стала могилой.

Отвесные стены Ле Боу, разорванные и расколотые трещинами, словно от ударов гигантского топора, и мрачные развалины древней крепости — самые уродливые и наводящие ужас руины в Европе. Во всяком случае, так гласит местный справочник. Далее там говорится: «...Столетия прошли после гибели Ле Боу. Он представляет собой открытые захоронения, грозный и наводящий ужас памятник средневековому городу, который жил насилием и исчез в агонии. Взглянуть на Ле Боу — значит взглянуть в лицо смерти, навечно запечатленной в камне...»

Возможно, такое описание не соответствует действительности, однако неискушенному читателю сложно разобраться в этом, если только не представится случай. Вне всякого сомнения, это была самая непривлекательная, бесплодная и отвратительная коллекция естественных разрушений и уродливых развалин в Западной Европе. Развалины появились в результате усилий подрывников XVII столетия, которым потребовался месяц времени и Бог знает сколько тонн пороха, чтобы полностью разрушить Ле Боу. Пожалуй, такой же эффект мог быть получен от взрыва ядерной бомбы. Но люди живут там, живут, работают и умирают.

С запада к основанию вертикальной стены Ле Боу примыкает бесплодная заброшенная местность, дополняющая мрачный ландшафт. Это место не зря названо Чертовой долиной: стены Ле Боу окружают его с востока, отроги Альп теснят с запада, и в летнее время под жаркими лучами солнца открытое с юга ущелье превращается в настоящий ад.

И только один уголок этого ущелья, расположенный в самой северной его части, являет поражающий воображение контраст с окружающей его унылой и пустынной землей. Зеленый, благоухающий и роскошный оазис, словно сошедший со страниц волшебной сказки.

Здесь размещался отель с экзотическими садами и сверкающим голубым бассейном. Архитектура отеля представляла собой нечто среднее между монастырем Трапистского ордена и испанской гасиендой: все присущие этим сооружениям характерные особенности были здесь налицо. Это был один из лучших и, по отзывам, наиболее фешенебельных отелей в Европе.

В отеле имелось патио, окруженное деревьями, и справа от него — лестница, соединяющая его с огромным передним двором. Этот двор, в свою очередь, зеленой аркой соединялся с автостоянкой под парусиновым навесом, защищавшим автомобили от палящих лучей солнца.

Патио было мягко освещено светильниками, скрытыми в кронах двух больших деревьев. Под деревьями располагались пятнадцать столиков, отделенных один от другого декоративными каменными перегородками, искусно украшенными богатой резьбой. Каждый столик был красиво убран и изысканно сервирован. Сверкали столовые приборы, матово поблескивала фаянсовая посуда, искрился хрусталь. Каждому было ясно, что здесь прекрасная кухня, блюда которой можно сравнить лишь с пищей богов, а царящую за столиками тишину — только с тишиной и спокойствием всех кафедральных соборов мира. Но даже в этом раю нашелся возмутитель спокойствия.

Им был мужчина весом около двухсот двадцати фунтов, говоривший без умолку независимо от того, был его рот наполнен едой или нет. Понятно, что он приводил в смятение всех гостей, обращаясь с ними как с людьми, недостойными его внимания. Говорил он очень громко, но не как представитель аристократии, желающий привлечь к себе внимание толпы. Все было гораздо проще: ему было наплевать, слушает его кто-нибудь или нет. Это был человек высокого роста, широкоплечий, крепкого телосложения. Пуговицы его костюма-двойки были пришиты прочными проволочными нитками. У него были черные волосы, черные усы, козлиная бородка и черный перламутровый монокль, сквозь который он рассматривал большое меню, держа его обеими руками. Рядом с ним за столом сидела девушка лет двадцати пяти, одетая в красивое голубое мини-платье экстравагантного покроя. Она с изумлением смотрела на своего бородатого поклонника, который властно хлопал в ладоши. В результате перед ними моментально возник метрдотель, одетый в черный смокинг, а вслед за ним старший официант с помощником — соответственно в белом и черном галстуках.

— Encore[1], — сказал человек с бородой. В данных условиях его манера вызова обслуживающего персонала казалась неуместной: официанты слышали, что происходит в зале, не выходя из кухни.

— Слушаю вас, — сказал метрдотель, сгибаясь в поклоне.

— Еще антрекот для Дюка де Кройтора, и немедленно.

Старший официант и его помощник поклонились в унисон и рысью удалились с интервалом примерно в двадцать футов. Блондинка озабоченно посмотрела на Дюка де Кройтора:

— Но, мсье ле Дюк...

— Для вас — Чарльз, — снисходительно перебил ее Дюк де Кройтор. — Титулы не имеют для меня значения, даже если окружающие называют меня ле Гран Дюк, вне всякого сомнения, из-за моих впечатляющих форм, моего аппетита и королевских манер в обращении с простолюдинами: но для вас я Чарльз, моя дорогая Лила.

Явно смущенная, девушка тихо произнесла что-то, чего он не расслышал, — впрочем, и не прислушивался.

— Говорите громче, пожалуйста! Вы же знаете, я немного туговат на ухо. Она повторила громче:

— Я сказала: вы только что съели огромный стейк.

— Никогда не знаешь, когда наступит голод, — мрачно произнес ле Гран Дюк. — Вспомните о Египте. А?

Торжественно прибывший старший официант поставил на стол огромный стейк, соблюдая все те импозантные формальности, которые присущи процедуре представления драгоценностей из королевской казны; и сам официант, и ле Гран Дюк скорее всего рассматривали стейк как единственную истинную драгоценность, не чета всем этим безделушкам. Помощник официанта водрузил на стол большое блюдо картофеля с подливкой и овощами, а официант почтительно установил на сервировочном столике ведерко для льда с двумя бутылками розового вина.

— Хлеб для мсье ле Дюка! — провозгласил метрдотель.

— Вы же прекрасно знаете, что я на диете, — сказал ле Дюк многозначительно. Затем, поразмыслив, повернулся к блондинке: — Может быть, для мадемуазель Делафонт?

— Наверное, не надо. — Как только официанты ушли, она восхищенно посмотрела на сервировку: — В течение двадцати секунд!

— Они знают мои маленькие капризы, — пробормотал он. Трудно отчетливо произносить слова, когда ешь стейк.

— А я их не знаю. — Лила Делафонт взглянула на него. — Например, мне непонятно, зачем вы меня пригласили.

— По четырем причинам. — Он одним глотком осушил почти полпинты вина, и его дикция улучшилась. — Как я люблю повторять, никто не знает, когда наступит голод. — Он выразительно посмотрел на девушку, чтобы она обратила внимание на его слова. — Я знаю, ваш отец — граф Делафонт; он и я занимаем высокое положение в обществе. Вы здесь самая красивая девушка. И вы одна. Никто не может отвергнуть то, что предлагает ле Гран Дюк. Герцог может прерывать любого, не извиняясь.

Лила, явно смущенная, понизила голос, но это не помогло. Посетители ресторана рассматривали ее поведение как явное потворствование Дюку де Кройтору, и наступившая тишина явно свидетельствовала об этом.

— Я не одна. И не самая красивая девушка в отеле. Ни то, ни другое. — Она застенчиво улыбнулась, словно боясь, что ее услышат, и кивнула в сторону ближайшего столика: — Пока здесь моя подруга Сессиль Дюбуа.