— Почему вы сказали, что вас зовут не Тэд Ильинский, — поинтересовался он первым делом. Я молча сунул ему карточку журналиста. Он взял ее двумя пальцами, взглянул.

— Ну извините — всех вас не выучишь, — извинение плавно переходящее в хамство.

— Кого это «нас»? — спросил я с любопытством.

— Сами знаете, — не долго думая ответил он, — чем занимаетесь, господин Ильинский?

— Там написано, — я ткнул я карточку, — для грамотных…

Виттенгер небрежно бросил карточку на стол — так, как бросают в урну использованную салфетку.

— Значит «Сектор Фаониссимо», говорите… И с каких это пор репортеры носят с собой оружие?

— В нашем деле всякое бывает — как и в вашем.

— Ладно… Так что вы там делали?

— Где, в «Секторе Фаониссимо»?

— Нет — в квартире Перка, — прорычал он.

— А я там был?

— Перестаньте, — поморщился Виттенгер. Создавалось впечатление, что всерьез он меня не воспринимает. — На похоронах я был не один, а со свидетелем, который видел вас выходящим из квартиры Перка сразу после того, как Перк выпал из окна. Свидетель вас опознал. Метод допотопный, я согласен, но на этот раз он сработал.

— А как вы узнали мое имя?

— От одного из ваших знакомых. Он немного ошибся, но вы уж его извините.

Шлаффер настучал, подумал я. И спросил:

— А вы уверены, что Перк не сам выпрыгнул из окна?

— Сам — не сам, разберемся. Важно, что вы там были и унесли с собою кое-какую вещь, так что, давайте, рассказывайте, пока мы разговариваем по-хорошему.

— Рассказывать я ничего не буду. Хотите — спрашивайте.

— Во-первых, мне нужно знать как и почему вы там оказались. Во-вторых, мне нужен комлог, в-третьих, вы мне скажете имя абонента, которому Перк звонил перед смертью.

— Здесь у нас разговор не получится, — сказал я выдержав паузу и обвел взглядом комнату.

— Все отключено, — сообщил Виттенгер.

— Не-а, давайте где-нибудь на свежем воздухе, а еще лучше, — у меня дома, а то ведь вы и за километр способны все записать, — предложил я.

Он задумался. Поведение Виттенгера меня настораживало. Зачем-то выложил мне все, что знает. И совсем не так я представлял себе допрос в СОБ — один на один, я имею в виду. У Витеннгера был вид игрока, обдумывающего следующую ставку. Наконец он созрел:

— Балкон подойдет?

Я уперся:

— Нет уж, везите меня назад, откуда взяли, — место там спокойное, располагающее к беседе.

— Там на другие темы хочется говорить, — усмехнулся он, — ладно, пойдемте, заберете свое барахло и вперед.

Не ожидал я, что он так быстро согласится.

Перед крематорием было пусто, двери закрыты. Мы прогуливались от его флаера к моему и обратно, и беседовали, как старые знакомые. Правда пять минут назад эти старые знакомые поискали друг у друга подслушивающие устройства. Наверное, со стороны, это выглядело по-идиотски. У меня было две причины приоткрыть ему свои карты. Во-первых, он, если и не мог навесить на меня убийство, то уж продержать неделю-другую в камере вполне способен. И даже обязан. А это означало конец моему расследованию и весьма туманные перспективы продолжить работу в Отделе. Во-вторых…, а во-вторых, он сказал:

— Я могу лишь предполагать, на кого вы работаете, но уверен в одном — огласка вам нужна меньше всего. А я легко могу это устроить.

В глубине души, я надеялся, что еще не все на свете знают, на кого я работаю. Поэтому, необходимо было искать компромисс. Оставался только один вопрос: стоит ли откровенничать с Виттенгером не переговорив предварительно с Шефом.

— Мне нужно переговорить со свои руководством, — сказал я.

— Хотите приберечь информацию для первой полосы? Ладно, валяйте, — позволил он.

Я соединился с Шефом и обрисовал ему ситуацию. Тот велел позвать Виттенгера. О чем они говорили, я не слышал. После разговора с Виттенгером Шеф сказал мне: «Комлог и Франкенберг — это все».

Получается, что, в сущности, я сообщил ему только про Франкенберга. И понятно, почему Шеф велел мне сказать о нем Виттенгеру. Если не сказать, то полицейский начнет сам искать абонента, и даже с учетом того, что задача-то элементарная, за дело возьмется целая армия криптологов и, таким образом, о профессоре узнает не один десяток людей, а это нас никак не устраивало. О пропавших локусах, о моем неудачном посещении профессора и о гномах я не сказал ни слова, но у меня было такое предчувствие, что рано или поздно придется сказать. О взрыве на Укене Виттенгер слышал, но с Франкенбергом не сопоставил.

— Над чем работали Франкенберг и Перк? — спросил он.

— Толком не знаю, какие-то опыты над людьми, — ответил я и, в общем-то, не сильно соврал.

— И что теперь намерены делать?

Если б только я сам это знал…

— Зависит от того, найдем ли мы убийцу Перка.

— И вы туда же! Ну ладно, верю, — вздохнул он, — теперь о комлоге. Он мне нужен.

— Хорошо, но в обмен на…

— В обмен на что?

— Никаких обвинений и сотрудничество, разумеется.

— Посмотрим, — недовольно пропыхтел он, — так когда вернете комлог?

— Завтра устроит?

— Ладно, устроит.

Торговля прошла удачно — так мне показалось. На прощание мы пожали друг другу руки — и впрямь, как старые друзья, — и договорились встретиться на следующий день. Он уже направлялся к своему флаеру, когда я крикнул ему вдогонку:

— А вы ведь с самого начала знали, что я не убивал Перка.

— Конечно, знал, — спокойно ответил Виттенгер, — свидетель, верхом на котором вы ворвались в здание вас тоже опознал. Мы установили, что это случилось уже после того как Перк выпал из окна. Но помните: у свидетелей короткая память, — добавил он как бы предупреждая, чтоб я вдруг не пошел на попятную.

Обошелся он со мной вполне профессионально. Я смотрел, как он улетает и тут понял, что знаю имя убийцы. Идея не лезла ни в какие ворота, но то был единственный вариант — по крайней мере, исходя из тех посылок, что мы с Шефом обрисовали.

Выслушав меня, Шеф спросил:

— Ты уверен, что убийца именно она? — как будто моя уверенность или, наоборот, неуверенность, имела какое-то значение.

— Не уверен, но все сходится к ней. Убийца не забрал комлог по одной единственной причине — он знал, что в нем ничего нет. А кто мог это знать? Только тот, кто знал, что комлог совсем новый, и в нем попросту не может ничего быть.

— Не обязательно! Убийца мог стереть запись и уйти, — возразил Шеф.

— За две минуты? Да не в жизнь! Стереть так, чтобы не осталось ни кусочка информации можно лишь зная специальный пароль. Вспомните, что говорила Яна. Первоначально пароль устанавливает производитель и, естественно, сообщает его покупателю. Потом покупатель может изменить пароль, но когда бы Перк успел это сделать, если распаковал комлог прямо перед смертью? Таким образом, мы снова возвращаемся к Перку и его жене — она-то могла знать пароль.

— А почему ты так уверен, что убийцу могла заинтересовать информация на комлоге? Если уж на то пошло, ему гораздо важнее было представить смерть Перка как самоубийство, поэтому он и оставил все на месте.

— Стертые локусы — вы про них забыли? Убийца уничтожает все, что связано с «гномами» — и людей и информацию. Информация для него важнее! А что касается имитации самоубийства, то эта инсценировка лишний раз доказывает, что убийца — кто-то из ближайшего окружения Перка, кто-то, кого мы хорошо знаем. Поэтому ему очень важно, чтобы смерть выглядела более-менее естественно, иначе подозрение падет именно на него.

— Но саму версию самоубийства ты пока не исключил, — заметил Шеф.

— Согласен, но в свете того, что случилось с Франкенбергом, вряд ли смерть Перка была самоубийством.

— По-твоему и Франкенберга взорвала жена Перка?! Ну не женщина, а просто дьявол в юбке! Брось — надо сначала проверить ее алиби, а потом обвинять.

— Алиби я проверю, но вот второй момент — как вообще могло произойти подобное убийство? Что, предусмотрительный убийца заранее открыл окно? Или Перк спокойно наблюдал как готовится его самоубийство? Откуда убийца знал, что Перк появится дома именно в этот час? Пока Перк болтал с Франкенбергом, его жена спокойно открыла окно, расположенное как раз рядом с тем местом, где он стоял — не мог же он подумать, что его собственная жена готовит ему такое. Окно почти до пола, и не нужно быть силачом, чтобы вытолкнуть в него тщедушного Перка…