Мать привезла из Германии рекомендательное письмо к Эжену Делакруа, подписанное господином Блаасом, знаменитым австрийским художником. И юный Ролан был принят в мастерскую Делакруа.

Мать же, отныне вольная в своих действиях, начала робко и неуверенно хлопотать, из чего мы в конторе Дебана, где я тогда уже служил, заключили, что она собирается вчинить какой-то иск герцогу де Клар. О чем именно шла речь, мы совершенно не догадывались.

Мэтр Дебан принимал ее несколько раз. Говорил он о ней со смехом, словно о помешанной.

Когда же герцог прервал краткое затворничество и снова занял свое место в верхней палате, Тереза прекратила хлопоты и больше в нашей конторе не появлялась. Возможно, до этого она рассчитывала, что старый генерал-роялист окажется в немилости у нового правительства. Видимо, она надеялась на возвращение к власти сторонников Наполеона.

Но при Луи Филиппе преуспевали и те и эти. Любые.

Будь у вдовы герцога Раймона деньги и советчики, она бы легко выиграла свое дело; более того, ей бы не пришлось его затевать, ведь герцог Гийом отнюдь не собирался завладеть доверенными ему бумагами. Возможно, он не был рыцарь в полном смысле слова, но человек он был порядочный и честный. Не могу утверждать, что он избавился бы от огромного семейного наследства с великой радостью, но одно знаю точно: потребуй во всеуслышание герцогиня, жена его брата, чтоб он исполнил свой долг, и Гийом немедленно вернул бы и титул, и состояние.

Но герцогиня Тереза ничего не сделала. После пятнадцати лет изгнания перед ее взором все с той же ясностью стояла страшная картина, запечатлевшаяся в день бегства из Гренобля. В ушах ее звучал голос Гийома, отрекающегося перед судьями от своего брата. Для нее он был наглый захватчик и безжалостный враг. И не было никого, кто развеял бы ее заблуждение. Но даже если бы такой человек и нашелся, она бы все равно ему не поверила.

Ей по-прежнему казалось, что ради безопасности сына они должны скрываться. Чтобы начать переговоры с герцогом, ей пришлось бы приподнять завесу над судьбой сына Раймона, а она скорей рассталась бы с жизнью, чем согласилась выдать тайну.

И пока госпожа Тереза пребывала в таком душевном состоянии, совершенно одна, не в силах спросить совета, не смея даже открыться сыну, который ничего не знал о своем происхождении, ее постигла новая ужасная беда. Она заболела. Она испугалась, что может умереть, оставив единственного наследника герцога Раймона без имени и средств к существованию.

Тогда-то, снедаемая болезнью, она решилась напасть на своего мнимого врага с тыла. Люди слабые и сломленные борьбой зачастую прибегают к уловкам. У мадам Терезы было свидетельство о рождении сына; но ей недоставало свидетельства о бракосочетании и свидетельств о рождении и смерти мужа. У меня есть здесь доказательство, что она заключила что-то вроде сделки с моим предшественником мэтром Дебаном, у которого эти документы хранились вместе с прочими бумагами герцога Гийома, который ему полностью доверял.

Мэтр Дебан был несчастный, оказавшийся во власти неодолимого порока. Стоило ему сказать слово, и эта семейная драма пришла б к счастливой развязке. Ведь в этой истории не было ни мрачного злодея, строившего козни, ни предателя в строгом смысле слова; предательскую роль сыграл здесь нелепый случай, и все упиралось в недоразумение – столь нехитрое, что и младенец мог играючи разрешить его.

Но мэтр Дебан не произнес нужного слова. Он дошел уже до того, что за несколько луидоров готов был продать душу дьяволу. Он потребовал за три документа двадцать тысяч франков. Тереза продала последние драгоценности, и сделка уже шла к своему завершению, но тут вмешалось кровавое событие (оно произошло почти на моих глазах) последнего дня карнавала тысяча восемьсот тридцать второго года, когда молодой Ролан де Клар исчез.

В момент убийства у Ролана были при себе двадцать тысяч франков, доверенные ему матерью.

Она умерла через две недели; письмо, написанное ею на смертном одре герцогу де Клар, пролило свет на эту тайну.

Затем контора Дебана перешла ко мне. В деле де Клар я нашел три документа, которые так и не удалось получить герцогине Терезе. Вскоре доктор Абель Ленуар, которому она доверилась перед смертью, передал мне четвертый и пятый документы: свидетельство о смерти самой госпожи Терезы…

До этой минуты Роза слушала с полнейшим вниманием, не произнося ни слова. Но тут она прервала брата:

– Ты считаешь, что сын госпожи Терезы неоспоримый наследник де Клар, так?

– Безусловно, – ответил Леон, – законный наследник.

Роза задумчиво потупила грустные глаза, а потом спросила:

– Именно эти пять документов, подтверждающие права единственного наследника, были недавно похищены из твоей конторы?

У Леона вырвался возглас удивления; он немного помолчал и лишь тогда ответил.

– Сестра, – проговорил он наконец, – теперь ты узнала все, что хотела знать. Ты еще не сказала мне, откуда тебе известно о краже бумаг, которая ставит под удар мою честь и способна перечеркнуть мое будущее. Я никому не говорил об этом.

– Во всяком случае, у Ниты останется то, что она получила от матери… – пробормотала Роза в ответ своим, непонятным брату рассуждениям.

– У принцессы Эпстейн не останется ничего! – отвечал он.

– Но почему?

– В прошлом году принцесса Эпстейн проиграла тяжбу с австрийским правительством, и поместья в Германии ей больше не принадлежат. Если она потеряет наследство де Клар, то останется совсем без средств.

– Без средств! – промолвила Роза, и в глазах ее под длинными опущенными ресницами блеснули слезы. – Бедняжка Нита! Она гордячка, выдержит ли она такую напасть?

– Я задавал себе тот же вопрос, – тихо сказал Леон.

– И что же ты надумал, братец мой?

Леон опустил голову.

– Я не предполагал, – прошептал он, – начиная этот разговор, что зайду так далеко в своих признаниях.

– Я должна знать все! – решительно заявила Роза.

– Да, – согласился Леон, – ты права. За неимением другого наследства, оставлю тебе хотя бы полную и откровенную исповедь обо всех обстоятельствах моей злополучной жизни. Так вот, сестра, я постоянно думаю о Ните, потому что был как безумный влюблен в нее, влюблен страстно, до беспамятства!

– Ты говоришь об этой любви в прошедшем времени, братец?..

– Ибо я очень старался побороть эту любовь, – произнес Леон, проводя рукой по изборожденному ранними морщинами лбу. – Говорят, чтобы любить, надо надеяться. Думаю, у меня никогда не было надежды. Впрочем, возможно, человек надеется, даже сам о том не подозревая…

Роза глубоко вздохнула и стиснула руку брата. А тот продолжал:

– Ты права! Ты совершенно права! Мне стало несравненно легче, когда я во всем признался тебе, которая заменила мне всю семью, также как она заменила мне всю вселенную. Поэтому повторяю: у меня никогда не было надежды, ведь я из тех, кто трезво оценивает свои возможности. Сестра, мы с тобой дворяне, но я избрал ремесло нотариуса, которое накладывает печать буржуазности даже на самое знатное имя. Не знаю почему, но мне кажется, принцесса Эпстейн, дочь пэра Франции, скорей согласится выйти замуж за скомороха, авантюриста, за человека самого пропавшего, да за кого угодно, только не за нотариуса. Сейчас модно кричать, что сословные предрассудки вымирают или уже вымерли. Однако ж все, что я тебе говорю, – сущая правда. Мечта моя выглядит настолько несбыточной, что, мне кажется, у меня было бы больше шансов, превратись я вдруг из честного нотариуса в человека вызывающего, необычного, дерзкого, поставившего себя «вне общества», как порой говорят, боясь употребить одно страшное слово для выражения сути; я-то знаю это слово и говорю его: преступного!

Роза молчала.

Леон де Мальвуа с горечью продолжал:

– По крайней мере, все выходящее за рамки обыденной жизни, попадает в мир романов, волнует, удивляет. Роман в наши дни считается делом презренным, однако это дело высочайшее.

Роза застыла как статуя.