Латур с удивлением разглядывал нарисованную анатомом карту мозга.

– Из этих свойств я нашел девять, относящихся к определенным центрам мозга. Теперь, молодой человек, мы должны завершить этот список, и тогда моя теория будет обнародована и завоюет мир. Приступим к работе.

Закрыв глаза, Латур сидел у открытого окна, анатом спал в соседней комнате. Даже сквозь шум города, долетавший сюда, Латур слышал его храп. Латур думал о том, что в последние дни происходило в анатомическом кабинете. О том, как препарируется мозг. Как проникают в этот загадочный плод. Думал о мягкой серой массе. Мозг походил на ядро грецкого ореха. Паутина извилин. Причудливые складки. Сложный узор извилин и канавок. Сильвиева борозда. Серое и белое вещество. Нервные волокна. Латур чувствовал себя ребенком, глядя, как Рушфуко скальпирует череп. А когда анатом, продолжая вскрытие, обнажал мозг со стороны основания по методу Вьессана, Латур понимал, что власть Рушфуко безгранична.

Он восхищался Рушфуко. Все, что бы анатом ни делал, было великолепно. Латур переписывал набело записи вскрытий, иногда он так сильно нажимал на перо, что оно ломалось. Рушфуко не пользовался сложными инструментами, делая вскрытия. Он даже гордился тем, что использует самые простые инструменты. Ножницы, пинцеты, скальпели, молоток, пилу для вскрытия черепа, щипцы. Его метод состоял в том, чтобы не рассекать ткань, а следовать по нервным волокнам. Он прокладывал себе путь через материю, не повреждая их. Глаз его был точен и зорок, он утверждал, что видит нервные нити невооруженным глазом.

Рушфуко полагал, что нашел центр хитрости и коварства рядом с мозжечком, и был убежден, что центр, определяющий подражательные способности, и центр боли должны находиться где-то рядом. Правда, вскрывать эти участки мозга было особенно трудно. Латур пребывал в приподнятом настроении. Рушфуко – гений. Но Латур никогда не показывал своего восхищения. Он почти не говорил, только следил за анатомом взглядом, буквально прожигавшим его светлый плащ. Он работал быстро и со временем развил в себе способность угадывать, о чем Рушфуко попросит его в ту или иную минуту. Часто он подавал инструмент прежде, чем его название слетало с губ анатома.

Глядя на останки, лежавшие перед ним на столе, Латур испытывал странное возбуждение. В их с анатомом руках была сосредоточена вся власть. Он склонялся над безжизненными головами. Вот-вот череп скальпируют и черты лица исчезнут. На этом анатомическом столе все были одинаково безобразны. Мозг трупов был рассечен на отдельные доли, кожа с лица снята. Боль в этой комнате была сродни боли на картине. Ее никто не чувствовал. Здесь царила тишина, если не считать позвякивания инструментов. Латур наслаждался. Он не думал, что Рушфуко испытывает то же самое. Анатом был равнодушен к телам, к мертвой исследуемой им ткани. Но для Латура покойники являлись носителями некоего тайного единства.

Рушфуко жил только анатомией. Он препарировал животных с тринадцати лет, к Латуру он предъявлял очень строгие требования. Но ни разу за все то время, пока Латур служил его помощником, у анатома не было причин жаловаться. Этот горбившийся молодой человек оказался самым услужливым и толковым учеником из всех, какие у него были.

Однако Латур понимал, что такая идиллия не может длиться вечно, и конец ей положило любопытство Хоффманна. Когда Хоффманн, готовя серию лекций, снова начал работать с Рушфуко, он высоко оценил способности ассистента и потому захотел побольше разузнать о прошлой жизни этого Шарля Кантена.

Латур мыл анатомический кабинет, когда слуга сообщил, что пришел инспектор из больницы Отель-Дьё. Рушфуко раздраженно фыркнул, бросил в таз скальпель, щипцы и вышел к посетителю. Латур стоял и прислушивался к голосам в передней. Он понимал, что рано или поздно окажется в подобном положении, и не раз представлял себе, как это будет: удивленные расспросы об имени студента, недоверие, звучащее в голосе, резкий ответ Рушфуко, настойчивость инспектора, недолгий спор и... и они из передней направляются в анатомический кабинет. Латур незаметно проходит на кухню и через задний двор выходит на улицу, где смешивается с толпой.

Латур постарался убежать как можно дальше от дома Рушфуко. Он шел наугад вдоль старой городской стены. И пытался не думать о том, что теперь Рушфуко знает все. Знает, что он обманщик. Преступник! Мысль о разочарованном лице анатома причиняла ему страдание. Он, словно вор, крался, прижимаясь к стенам домов, накинул на голову капюшон плаща. Ночью он спал в кустах, ничем не укрываясь. Он просыпался с синими от холода руками. Ему хотелось закрыть глаза и идти, идти, пока он не упадет в Сену. Латур так и сделал. Он шел вперед, закрыв лицо плащом, натыкался на повозки, на людей, на стены домов, из его рассеченного лба текла кровь, но Латур ни на что не обращал внимания, люди что-то кричали ему, пинали его, но он продолжал идти дальше. К Сене.

Возле Гревской площади он столкнулся с женщиной. Знакомый голос, его трясла Валери. Она ударила его по лицу, но он ничего не почувствовал. И снова закрыл глаза. Хриплым голосом она назвала его имя, наконец он упал перед ней на колени и с трудом произнес:

– Прости... прости.

Она привела его обратно в бордель и ухаживала за ним. Он очнулся в большой красной кровати. Поднял глаза на женщину, по-матерински склонившуюся над ним, и почувствовал ту же нежность, какую однажды испытал к ней в Онфлёре.

Латур продолжал работать в борделе, словно ничего не случилось. Он никому не сказал, что занимался у знаменитого анатома. Но часто вспоминал Рушфуко и анатомический кабинет. Лежал и размышлял о теориях анатома, как будто до сих пор был его помощником. Ему снились трупы. Он думал о еще неизученных отделах мозга и о центре боли.

Вскоре Латур снова вспомнил о списке Бу-Бу и о телах незнакомых ему людей. Мысли об этом могли заставить его прервать любое занятие, взгляд у него становился отсутствующим, в такие минуты он был слеп и глух к окружающему. О чем, собственно, он думал? Чего не мог выразить словами, вокруг чего кружили его мысли? Думал ли он о боли, которую испытывает жертва? Или о том, что чувствует сам при виде чужой боли? О внутренней дрожи и тайном восторге? Все это пугало Латура, ибо он понимал, что может зайти слишком далеко, может потерять себя. Он воображал, будто видит этих незнакомых людей в париках, плащах, муслине и даже в маскарадных костюмах. Видел их анатомические особенности. Воображал, будто видит на их лицах боль, вызванную первыми надрезами скальпеля. Представлял себе во всех подробностях, как он препарирует их мозг.

В книжной лавке на Монмартре, где продавали книги по медицине, он нашел трактат Хоффманна. Теория черепа, изложенная для широкого читателя. Латур сел в Люксембургском саду и прочитал трактат от начала и до конца. Хоффманн представил теорию как результат их совместной работы с Рушфуко. Изложена теория была плохо. Трактат представлял собой жалкую пародию на точность и скрупулезность Рушфуко. Латур отбросил книгу. Он ушел из сада, миновал несколько кварталов и только тогда обнаружил, что направляется к дому Рушфуко. Покраснев, он спрятал голову в воротник и поспешил вернуться домой.

Латур любил подглядывать за девушками. Он часто сидел в шкафу Валери, втиснувшись между тяжелыми платьями и прижавшись лицом к щелке в двери. Но оттуда ему было мало что видно, лишь белая стена, у которой стояла ее кровать, и тени фигур в постели. Он видел движения этих теней и слышал притворные стоны удовлетворения, издаваемые Валери. Пыхтение мужчины. Смех. Всхлипы. Приказания, мольбы. Интересно, что должно произойти, чтобы тени на стене, их движения и звуки обрели для него смысл? Он этого не знал, но тем не менее при первой возможности снова прятался в шкаф Валери и шпионил за тенями.

Однажды, когда Латур чинил на лестнице сломанную ступеньку, к нему подошел какой-то важный господин. Невысокий, широколобый, с пронзительным взглядом. Он приподнял шляпу, улыбнулся во весь рот и молча остановился перед Латуром. Латур увидел светло-голубые глаза незнакомца. Скользнул взглядом по его широкоскулому лицу и дорогому плащу, накинутому на плечи. Латур впервые видел этого господина. Одна из девушек прошла мимо, перепрыгнув через ступеньку, незнакомец даже не взглянул на нее, только насмешливо улыбнулся. У Латура появилось чувство, что незнакомец вот-вот разразится смехом или бранью.