Тем не менее мысль об этом больше всего тревожила графа, и хотя распоряжение об отмене этого плана, посланное с Лэмборном, было достаточно категорическим, он намеревался лично отправиться в Камнор-холл, как только для него отпадет необходимость находиться при особе королевы, которая, как он полагал, немедленно покинет Кенилворт.

Но Лестер не принял в расчет характера своей гостьи. В самом деле, вид его и его слова были для королевы источником горечи, нестерпимой мукой. Однако, лишенная возможности отомстить ему иным, более прямым путем, Елизавета понимала, что ее расспросы, в свою очередь, являются сущей пыткой для ее вероломного поклонника, и потому продолжала их, пренебрегая собственными страданиями. Так дикарь не обращает внимания на свои обожженные руки, когда раскаленными щипцами вырывает куски мяса из тела плененного врага.

В конце концов самолюбивый Лестер, подобно загнанному оленю, который в последнюю минуту оборачивается к своим преследователям и начинает отбиваться, дал понять, что терпение его истощилось.

— Государыня, — сказал он, — я виновен, виновен больше, чем выразили вы в своем справедливом негодовании. И все же, государыня, позвольте мне сказать, что мое преступление — пусть оно даже непростительно — имеет веские основания и, если красота и снисходившее ко мне величие могут соблазнить слабое человеческое сердце, я мог бы сослаться и на то и на другое, как на причины, побудившие меня скрыть свою тайну от вашего величества.

Королева была настолько поражена этими словами, которые Лестер позаботился произнести достаточно тихо, что на мгновение лишилась дара речи, и граф попытался укрепить свои позиции:

— Ваша светлость, прощавшая мне так много, извинит, что я обратился к вам в выражениях, которые еще вчера утром были бы сочтены лишь легкой вольностью.

Глядя на него в упор, королева воскликнула:

— Ну, милорд, клянусь небом, твоя наглость превосходит всякие границы! Но она не выручит тебя. Сюда, милорды! Подойдите все и выслушайте новость: тайный брак милорда Лестера лишил меня супруга, а Англию — короля. Вкусы его светлости весьма патриархальны — одной жены ему мало, и он оказал нам честь, предложив нам свою левую руку. Нет, вы подумайте, какова наглость! Стоило мне проявить к нему какую-то благосклонность, как он уже вообразил, что моя рука и моя корона — к его услугам. Но вы, милорды, надеюсь, лучшего мнения обо мне. Я могу только пожалеть этого честолюбца, как пожалела бы ребенка, у которого лопнул в руках мыльный пузырь. Мы отправляемся в приемную залу! Милорд Лестер, приказываем вам неотлучно находиться при нас.

В зале царило напряженное ожидание, и можно представить себе всеобщее изумление, когда королева сказала находящимся поблизости от нее:

— Кенилвортские торжества не окончены, господа и дамы. Нам предстоит еще отпраздновать свадьбу благородного владельца замка.

На всех лицах отразилось величайшее удивление.

— Это правда, ручаемся нашим королевским словом, — продолжала Елизавета. — Милорд скрывал свой секрет даже от нас, чтобы иметь возможность преподнести нам этот сюрприз именно здесь и именно сейчас. Я вижу, вы все умираете от любопытства, вы жаждете узнать имя счастливой невесты — это Эми Робсарт, та самая, которая вчера, почти как на майских играх, изображала в маскараде жену его слуги Варни.

— Ради бога, государыня, — тихо произнес граф, приблизившись к ней и тщетно пытаясь скрыть свое смятение, досаду и стыд. — Снимите мне голову, как вы грозили в гневе, но избавьте от унижения! Не толкайте падающего, не наступайте на раздавленного червя.

— Червя? — так же тихо ответила королева. — Нет, змея более благородный гад и больше на тебя похожа — змея, замерзшая змея, которую отогрели на груди…

— Сжальтесь, государыня! — взмолился Лестер. — Ради вас самой… ради меня, пока я еще не потерял рассудка…

— Говорите громче, милорд, — оборвала Елизавета, — и будьте добры отойти подальше — ваше дыхание мнет нам воротник. Что вам еще угодно от нас?

— Я прошу разрешения отправиться в Камнор-холл, — смиренно сказал злополучный граф.

— Вероятно, чтобы вернуть домой вашу супругу? Ну что ж, это похвально, ибо, как мы слышали, там о ней плохо заботятся. Но, милорд, зачем же вам ехать самому? Мы предполагали провести здесь еще несколько дней, и со стороны хозяина Кенилворта было бы нелюбезно покинуть замок, пока мы пребываем в нем. Право, мы не можем и помыслить о том, чтобы наши подданные стали свидетелями такого позора. Вместо вас в Камнор поедет Тресилиан в сопровождении одного из джентльменов нашей свиты, дабы милорд Лестер не вздумал снова ревновать к своему старому сопернику. Кого бы ты хотел взять себе в попутчики, Тресилиан?

Тресилиан скромно и почтительно назвал имя Роли.

— Ну что ж, — сказала королева, — видит бог, ты сделал хороший выбор. Кроме того, он только что произведен в рыцари, а освободить даму из заключения — достойный первый подвиг. Вам следует знать, милорды и миледи, что Камнор-холл немногим лучше тюрьмы. К тому же, там находится кое-кто, кого мы охотно упрятали бы под замок. Мистер секретарь, вы снабдите посланцев необходимыми полномочиями для задержания Ричарда Варни и иностранца Аласко. Они должны быть схвачены живыми или мертвыми. Возьмите с собой необходимых людей, джентльмены, и доставьте сюда леди со всем почетом. Не теряйте времени — и да поможет вам бог!

Тресилиан и Роли поклонились и вышли.

Кто способен описать, как был проведен остаток дня в Кенилворте? Казалось, королева осталась в замке с единственной целью унижать и изводить насмешками графа Лестера. В женском искусстве мести она показала себя столь же изощренной, какой была в науке мудрого управления своим народом. Придворные быстро подхватили сигнал, и владелец Кенилворта, в своем собственном замке, среди созданного им великолепия, испытал участь попавшего в немилость царедворца. На каждом шагу он встречал небрежные поклоны и холодные взгляды недавних друзей, как и плохо скрываемое торжество открытых врагов. Из всей толпы придворных только Сассекс — благодаря прямой солдатской натуре, Берли и Уолсингем — в силу своей проницательности и дальновидности, и некоторые из дам, движимые свойственным их полу состраданием, не изменили своего отношения к нему.

Лестер настолько привык считать успех при дворе главной целью жизни, что непрерывные мелкие обиды и нарочитые знаки пренебрежения причиняли ему глубокое страдание, на время вытеснившее из его души все прочие чувства. Но зато, когда граф вернулся ночью в свою комнату и взгляд его упал на длинную прядь дивных волос, которой было запечатано письмо Эми, вид этой пряди, подобно заклинанию, разрушающему злые чары, пробудил в его сердце чувства более благородные и более человечные.

Он покрыл ее тысячами поцелуев и, когда вспомнил, что может достойно удалиться от двора, уединившись с прекрасной и любимой подругой в своем роскошном, почти королевском, замке и, таким образом, навсегда избавиться от унижений, которые довелось ему претерпеть за этот день, — он почувствовал в себе силы стать выше мести, которой Елизавета собиралась натешиться вдоволь.

Поэтому на следующий день во всем поведении графа проявлялось такое достоинство и хладнокровие, он обнаруживал такую искреннюю заботу об удобстве и развлечениях своих гостей и в то же время такое равнодушие к их пренебрежительным взглядам, держался на таком почтительном расстоянии от королевы и так терпеливо переносил ее резкие выпады, что Елизавета прекратила глумиться над ним. Правда, она оставалась такой же холодной и недоступной, но уже избегала наносить ему прямые оскорбления. Она также довольно недвусмысленно дала понять окружающим, которые думали угодить ей небрежным отношением к графу, что, пока они находятся в Кенилворте, им следует соблюдать вежливость, которой вправе требовать хозяин замка от своих гостей. Короче говоря, оценив происшедшую за двадцать четыре часа перемену в положении дел, наиболее опытные и дальновидные придворные почувствовали, что возможность возвращения Лестеру милостей королевы весьма велика, и повели себя по отношению к нему так, чтобы иметь основание впоследствии поставить себе в заслугу то, что не покинули его в беде.