Но – где же я?

Эта стена… Вернее – часть стены, шагов сто в длину. Старая кладка. Старая дорога под стеной – тоже часть. А дальше… будто бы островки или кочки, какие бывают на болоте, но здесь между ними – песок. Рядом с дорогой островков много, а дальше – всё меньше и меньше.

Будто земля здесь когда-то трескалась и расходилась, со временем трещины занесло песком, замыло глиной…

Потом Юно увидел несколько фигур, низко плывущих над этой пустошью. Он попытался сосчитать их, но не смог.

Ну что ж… Он утвердился на ногах, окинул быстрым взглядом землю вокруг себя – нет ли где кочки-трещины, – поплевал на ладони и взял наизготовку оба меча.

Холодное железо никогда не подводило его. Не подведёт и сейчас.

И вдруг – будто где-то под землёю отвалили хляби – песок ринулся вниз, вниз… Минута, нет, меньше – и Юно оказался на вершине каменного столпа, окруженный светящейся бездной.

Неясные фигуры расположились на соседних столпах, пристально его разглядывая. Нет, это было больше, чем просто разглядывание.

Его прокалывали – без боли, почти без надавливания. Но иглы – или крючки? – касались чего-то внутри: сердца, селезёнки, подвздоха…

Он попытался взмахнуть мечом, но будто бы дёрнул за нить, прикреплённую к чему-то внутри: мутная слабость охватила правую половину тела, нога подогнулась, выпал меч, язык вдруг раздулся пузырём и заткнул гортань…

Такого никогда не было с ним. И он никогда не слышал, чтобы с кем-нибудь проделывали подобные вещи.

Потом его отпустили. Не совсем, не до конца. Так опытный рыбак ослабляет лесу.

Юно в ужасе хватал ртом воздух, чувствуя при том, как тонко входят в тело и в душу всё новые, и новые, и новые крючки… Почему-то немыслимо ярко вспомнился давний день, он вбегает в дом, и нянька подаёт ему краюху свежего хлеба и деревянную кружку с молоком… всё светится…

Свет, идущий из-под земли, усилился, набряк кровью. Что-то клубилось впереди и внизу, вздымалось, словно шапка пены над закипающим молоком, заполняло собой всё… Призрачные фигуры, так легко и просто разделавшие Юно, вдруг съёжились, превратились в иссушённые подобия хлебных человечков, каких азашки выпекают на праздник Зимоворота.

Запах хлеба и молока становился удушающим…

Пенная шапка поднялась выше островков тверди. Теперь Юно видел: это была никакая не пена, а что-то вроде теста, но внутри него перекатывались железные мускулы. Потом какая-то складка разошлась, и на Юно уставился огромный воспалённый глаз. Зрачок его нервно пульсировал, белок испещрён был красными прожилками…

Кто-то прыгнул на Юно сзади, обхватил вокруг туловища, поволок. Нити напряглись, крючки потянули за всё, во что вцеплялись… сердце обморочно остановилось, и тьма хлынула в горло. Но чем-то, оставшимся в живых, Юно слышал, как мокро рвутся нити: пок… пок… пок-пок-пок-пок…

Его волокли ногами по земле, он это чувствовал, и одновременно чувствовал, как падает с огромной высоты.

Потом тот, кто тащил его, рухнул. Юно ударился обо что-то острое скулой. Пронзительная боль была сродни нашатырю. Он очнулся. Кажется, очнулся. Когда появились пауки, было почти то же самое…

Он лежал на спине и смотрел вверх. Небо – пылало. Оранжевый невозможный свет. Серная вонь. Чёрные руки сучьев… Ну да, в лесу. Прошлогодняя гарь, которую проезжали… когда? Он приподнялся, и тот, кто волок его, приподнялся тоже.

Это был Конрад Астион. И он смеялся. Лицо его лоснилось чёрным. Сверкали только зубы и белки глаз.

– Не сожрали тебя… – выдохнул он. – Не допустил… А? Молодец я?

– Что это было? – язык не ворочался, и Юно сам не понял того, что сказал. Но Конрад понял.

– Ловушка была. Паутина. Думали, небось: я уже весь – ихний… А – вот вам! Эх, начальник… хоть теперь-то понимаешь, каково мне было?..

– Постой. А где… все?

– Там остались. Все там остались. Все! Тебя вот – вытащил. Зачем-то. А кесаря – не смог. Его сразу окружили…

– Взяли, значит, кесаря?

– Взяли, начальник.

Юно вдруг неожиданно для себя начал смеяться.

– Ты… чего? – Конрад даже отстранился.

– Да так… представил себе, какие у них будут рожи… когда откроют…

Повсеместно

Землетрясение было катастрофическим. Трещина прошла через Ирин, только начавший приходить в себя после того чудовищного взрыва в гавани. Часть города просто рухнула в огненную бездну, оставшаяся – была стёрта в порошок непрерывными получасовыми содроганиями почвы. Вода – вся вода гавани – хлынувшая в пламя, через несколько минут вырвалась обратно в виде опрокинутого кипящего водопада, и обрушилась на развалины, смывая их начисто. Никто не уцелел в Ирине – ни на берегу, ни на воде…

С разной степенью причинённых разрушений трещина в земле пересекла Север по диагонали, коснулась Кесарской области – там образовались несколько небольших, но быстро растущих вулканов – и раздвоилась, будто обходя Болотьё и горы Монча: одна из трещин, узкая, не огнедышащая – устремилась на восток, пропав где-то в лесах Нектарии, а другая – прошла западнее Артемии и закончилась в достаточно известном месте, называемом Мёртвой Низиной. Это было действительно гиблое место, очень глубокая впадина с крутыми, местами отвесными склонами, на дне которой бурлило горячее серное озеро. Говорили, что в незапамятные времена то ли на краю, то ли на перекинутом через Низину мосте стоял некий храм, прообраз нынешних Тёмных Храмов; неизвестно, кому он был посвящён, но этот «кто-то» принимал только человеческие жертвы…

Сейчас Низина превратилась в огромный извергающийся вулкан. За первые же сутки конус его поднялся почти на полверсты.

В Мелиоре не осталось ни единого города, ни единого села, уцелевшего полностью. Но если Столия, разрушенная на десятую часть, тут же начала издавать пронзительные вскрики, то Петронелла, в которой, наоборот, едва ли десятая часть зданий уцелела после всех толчков и морских волн, принялась за работу немедленно, сжав зубы. Впавших в прострацию гнали на работу пинками и палками.

В сёлах и маленьких городах было чуть проще. Жители, привыкшие на своём веку если не к природным, так к рукотворным катаклизмам, даже в состоянии полной оглушённости сразу же занялись тупой муравьиной работой… Это позволяло изжить ужас.

Родившиеся в море волны обрушились на побережья с различной, хотя всё равно губительной силой. Почти не пострадали только Фелитополь, расположенный в глубоководном заливе, и Мра, главный город одноименной провинции Конкордии, прикрытый гористым полуостровом (вода перехлестнула через перевалы, расположенные на высоте версты, а то и более, смыла несколько деревень, однако здесь всё же был не потоп, а паводок); остальное побережье и материка, и Мелиоры было опустошено на десятки верст вглубь. Волна прокатилась вверх по долинам рек, и эти краткие невыразительные наводнения, быть может, имели не менее страшные последствия, чем прямой сокрушительный удар по побережью. Созревший недоубранный урожай – смывало, смывало, смывало беспощадно…

Но о неизбежном голоде пока ещё никто не думал. Люди, пережившие такое, не склонны загадывать на послезавтра. Жизнь начиналась снова, зачастую – на пустом месте…