Где-то

Она знала, что всё, что случалось с нею раньше, – неправда. Неправда, что она была когда-то деревенской девочкой Саней, школьницей, а потом студенткой какого-то третьеразрядного заведения; неправда то, что рассказывал ей лысый и бородатый служитель Зверей, называвший себя Отцом (и это была двойная неправда: неправда, что рассказывал – и неправда, что рассказывал); неправда то, что она была дикарской принцессой, невестой дикарского принца, и участвовала в парадах и сражениях; неправда, что её возлюбленными были юный Агат и не слишком молодой, но очень красивый и мужественный Алексей; неправда, что её наставлял когда-то мудрый царь Диветох – и неправда то, в чем он её наставлял; вся прожитая жизнь была неправдой, вымыслом, сном… то есть вот оно, всё было, она всё помнила – до царапины, до тени от листа, до цвета чернил, которыми написано: "А также принимать перед боем по стакану, чтоб рука не тряслась". И – роспись… неимоверно красивым старомодным почерком с завитушками. Всё было, но не как реальность, а – как вызубренный наизусть урок. Который так и не понадобилось отвечать…

На самом же деле всё обстояло совсем-совсем иначе.

…Сражение с Мардонотавром, волшебным зверем, умевшим быть невидимым, Филадельф выиграл чудом. И тем не менее, подчинив на время своей воле Зверя, он сумел выведать у него многое. И самое, наверное, страшное – это правда о том, что подлинные создатели и держатели мира суть существа неразумные, примитивные, хищные. И люди, живущие рядом с ними и напитавшиеся от них волшебством, тоже порой теряют разум и честь… не всегда, конечно, но – часто, очень часто… Большинство, однако же, пытается укрыться от Зверей в незаметных норках, а будучи обнаруженными – откупается, чем может.

Но есть и такие, что пытаются зарыться всё глубже и глубже, создавая норы чудовищно разветвлённые, с ловушками, отнорочками и потайными помещениями. Звери, обнаружив такую нору, ярятся и злобятся на всех – и тогда их прислужники-люди, задабривая хозяев, сами начинают уничтожать своего излишне осторожного соседа…

Сказать, что Филадельф испытал омерзение, – значит не сказать ничего. В битве с Мардонотавром он потерял многих своих учеников – и внука, единственного и любимого, на которого возлагал все надежды. И понять в результате, что Зверь не был творением и посланцем великих и могущественных, суровых, но по-своему прекрасных сил – нет, это именно он и был той самой высшей и могущественной силой, не всей, но частью её… и выше – уже не было ничего!.. понять это было мукой. Ещё большей мукой было – принять.

Волкобык, хищная тупая похотливая тварь. Не владеющая даром мысли, но с избытком наделённая чутьём, силой и животной витальностью…

Высшее существо.

Только по той причине, что способен сделать с тобой и всем, что тебя окружает, – всё, что захочет.

Ну, и ещё одно: он постоянно, ежесекундно – творит мир… творит бездумно, безотчётно – так же, как жрёт, испражняется, пьёт, дышит, испускает кишечный смрад…

Филадельф разыскал спрятавшегося, растворившегося среди мира Бога. Филадельф, может быть, ещё в чем-то сомневался, но Бог развеял его сомнения.

Сумрачные образы, полученные от Зверя, и собственные догадки – облеклись в слова.

Впрочем, в реальной помощи Бог ему отказал. Тогда он ещё надеялся, что угроза не столь велика.

Филадельф принялся действовать на свой страх и риск – и в такой строжайшей тайне, что избегал даже мыслей о подлинной цели работы. Вся подготовка была им разбита на множество деяний, каждое из которых как будто имело свою цель – но которые, будучи произведены последовательно, приводили бы к достижению некоей далёкой тайной цели.

Он догадывался, что подобным занимается кто-то ещё, но не искал связи, потому что боялся и за себя, и за того, неизвестного.

И, как всегда бывает в такого рода делах, сначала всё шло гладко, а потом начались нелады. Возможно, случайные…

А может быть, он просто замыслил глупость.

Ну, в самом деле: создать иного Зверя, который будет не менее могуч, чем истинные Звери, но при том – будет ум иметь как бы и человеческий, и при уме своём – всегда быть с человеком в дружбе и выручке. А чтобы не сомневаться относительно того человека, Филадельф приворожил августу и родил через неё дочь, от рождения наделённую немалой чародейской силой.

Но уже в то время всё шло под раскат.

И пришлось прятать – во всех смыслах – и иного Зверя, и дочь, и заметать следы, и загадывать на будущее, но и это удалось не вполне…

А потом оказалось, что кто-то – и Отрада уже могла сказать, кто именно; Филадельф же не смог… – пристально следит за его хитрой деятельностью и только и ждёт момента, чтобы выкинуть его из повозки и самому сесть на козлы…

Но, как известно, именно в такие острые моменты даже самые лучшие, самые осторожные и опытные игроки ухитряются забыть посмотреть за спину.

Где-то

Алексей попытался более детально вспомнить картину, однажды явившуюся ему во сне, и хотя бы приблизительно представить, из какого окна он тогда смотрел. Дом, вероятно, вон тот… или тот. Да. А пялился он тогда только вдаль, потому что всю прилежащую местность просмотрел вдоль и поперёк заранее.

Он напрягся, вызывая в памяти этот ресторанчик под розово-коричневым полосатым тентом – и поморщился. Был, был такой…

Или не было. Не важно.

Сейчас вёл партию Бог, Алексей же – подыгрывал и прикрывал тыл. И – готовился к следующему ходу.

Аникит чуть вздрагивал на коленях.

– …повторяю: всякое вмешательство. Навсегда. У тебя достаточно умения, чтобы даже не прикрыть – просто замаскировать нас с этой стороны. И второе…

Сидящий напротив здоровенный лысый номосетис – так не похожий сейчас на свой собственный огромный портрет, занимающий весь торец вон того, через дорогу, дома, – сжал кулаки:

– Я уже говорил тебе: я не знаю, где она. После той дурацкой истории с моим идиотом-племянником Агатом я решил, что больше не имею с этой маленькой ебучей сучкой никаких дел. Никогда и никаких. Всё. Я выкинул её… Кто её выкрал потом и куда дел, я не знаю. Не моё это дело.

– Ты дурак, Каф, – медленно сказал Бог. – Ты всё ещё считаешь, что сам играешь в эту игру. На самом же деле ты всего лишь одна из фигур. Сильная, но уж очень тупая и глупая…

– Ты пришёл сюда оскорблять меня?

– Я пришёл дать тебе в морду.

Каф заиграл желваками.

– Не подпрыгивай, – сказал Бог. – "Балладу о Востоке и Западе" ты ведь наверняка не читал? Смотри…

Бог поднял руку и резко разжал пальцы. Полсекунды спустя зелёная бутылка на столе со звоном разлетелась на тысячу осколков. Густое красное вино забрызгало всех.

– Снайпер, – сказал Бог. – Следующий выстрел будет сюда… – и он приподнял свитер. – Ты представляешь, что тогда произойдёт?

– Это же… – лицо Кафа странно разгладилось. Он мигнул несколько раз.

– Да. Он самый. Потерянный Образ. Кто-то очень долго и хитро прятал его… Представляешь: он будет разбит, полит кровью, да тут ещё мгновенная смерть…

– Ты блефуешь.

– Нет. Я и так потерял уже почти всё. А лично себя мне не жалко. Равно, как ты понимаешь – и тебя.

– Ладно, – сказал Каф. Он вдруг разом постарел и покосился. – Договорились. Я забросаю вас сверху чем-нибудь маскировочным. Мир-океан вас устроит? Давно собирался сделать… И отзову всех клевретов. Но девушку вернуть не могу. Она просто вне пределов досягаемости…

– Где?! – прошипел Алексей.

– Уже, наверное, в Лесу…

Следующие три минуты были очень сумбурны. Каф, вынужденный наконец говорить, – говорил. Его перебивали. Он продолжал говорить.

…Да, у него эти Звери тоже сидели вот где! Но он знал очень хорошо, что бывает с теми, кто хотя бы косо подумает об этих мерзавцах. Поэтому во всё, что он делал, он ухитрялся вплетать незаметную отравленную ниточку…