– Уж там – не собачьи, – возразила из-за спины его медсестра. – Сейчас таких держат – из окошка смотреть страшно, не то что мимо идти.
– Возможно, возможно... – протянул врач. – Сама не помнишь? И вообще – ничего не вспомнила? Саня покачала головой:
– Только – день рождения. Четвертого апреля. Значит, двадцать мне лет.
– Поздравляю, – сказал Пал Сергеич. – Давай-ка, Маринка, мы ее тут немножко обиходим, потом в гнойную хирургию сдадим. Потому как укус неизвестного животного карается прививками от чего? От бешенства...
– В больницу? – вдруг забеспокоилась Саня. Я... Мне нельзя в больницу.
– Это еще почему?
– Не знаю... Что-то мелькнуло...
– Дуришь ты нас, красавица, – сказал врач. – Ну да ладно: не наше это дело. Дури на здоровье. А в больницу не могу тебя не направить, ибо нога тебе еще пригодится. Там тебя заодно и на предмет ку-ку посмотрят... – Он пошевелил пальцами у виска, и Саня его поняла.
– Я не дурю, – сказала она.
– Ну-ну...
Он взял что-то с поднесенного медсестрой маленького столика и стал что-то делать с Саниным коленом, и это было так больно и так страшно, что Сане пришлось откинуть голову и зажмуриться.
Но и при зажмуренных глазах она продолжала что-то видеть.
Серые стены уходили ввысь. Над ними открывалось небо – безумное, страшное небо. Колдовское небо без звезд... Саня тут же распахнула веки. Низкий потолок в трещинах...
Но теперь и сквозь этот потолок она продолжала видеть высокие серые стены какого-то дьявольского лабиринта – того, что люди тщатся от себя же и скрыть, загромождая все вокруг деревом и камнем, воздухом, облаками и светом. Конечно, эти серые стены были теперь почти незаметны, лишь угадывались, словно бы проступая сквозь ближние предметы в облике теней и трещин – но Саня знала, что в любой момент может увидеть их, стоит лишь поднять глаза к небу.
И – может быть, по очертаниям того колдовского неба, зажатого меж стен, – определить свой путь...
Она подняла руку и коснулась левого глаза. Это что-то должно было означать. Но глаз был как глаз круглый и плотный под веками. Потом она вспомнила. В глазу когда-то было пятнышко. Золотое пятнышко. Теперь его не стало.
Хотя... Она еще раз посмотрела вверх. Серые стены видны были как бы сквозь легкое – легчайшее – золотое мерцание. Золотую паутинку. Пятнышко просто расширилось, подумала Саня. Оно расширилось, и я на все смотрю просто сквозь него...
– Транспортировку заказывали? – просунулась в Дверь маленькая мордочка, а следом за мордочкой и все остальное, тоже маленькое. – Хорошо у вас, Паша, тихо...
Саня сосредоточенно смотрела на вошедшего... шую... Да, пожалуй, вошедшую. Она была как-то связана с тем золотым пятнышком...
– Привет тебе, золотко, – откликнулся Пал Сергеич. – А у вас что, завал?
– Затишье, я бы так сказала. Ты только посмотри на эту погоду. Все вздрогнули и напряглись. Что будет, когда похолодает...
– Вчера был тяжелый день. Ребятишки в основном. А сегодня пока вот – тьфу-тьфу... Чаю хочешь?
– Нет, поеду. Кого везти?
– Да вот, девушка в какую-то переделку попала. Животнопокусанность, флегмона области правого коленного сустава. Тотальная амнезия.
– То есть что: черепномозговая?
– Не похоже. Мозги ей, конечно, надо будет глянуть на просвет, но это не самое срочное. Всего-то делов: не помнит, что делала два последних месяца. Больше никакой симптоматики. И не ширки. Ни одного следа иголки.
– Интересно... – Маленькая докторша смерила Саню взглядом с ног до головы. – Может, дуру гонит?
– Может, и дуру, – согласился Пал Сергеич. – Да не наше это дело, золотко. Наше – направление движения правильно придать, – и он подал ей листок бумаги, на котором перед этим что-то написал.
– Вот и я об этом... – Докторша прочла бумагу, покачала головой. – И фамилию не помнишь, да?
– Не помню, – виновато сказала Саня, – То есть, наверное, помню... чувствую, что помню... а вот тут что-то не пропускает... – Она тронула левую бровь.
– Проводочек порвался, – согласилась докторша. – Ну, а головой точно не билась?
– Н-не знаю... вроде бы нет...
– Или просто не помнишь, билась или нет?
– Да. Просто не помню.
– Перепиши, Паша. Поставь ей подозрение на черепномозговую травму. Потому что иначе повезу я ее в гнойную, там меня с нею заворотят в психушку, а из психушки так и так – в неотложку. Я три часа проезжу, а у нас сейчас четыре машины. А с подозрением на ЧМТ я ее сразу сдам в неотложку, пусть там разбираются. Это не один час – ЧМТ раскручивать. Положат под наблюдение. А с остальным – гнойное отделение у них есть, психиатр у них свой... так что все будет в порядке.
– Хитрая ты, золотко.
– Покатайся с мое. Сидишь в этом отстойнике, жизни не знаешь.
Саня слушала их в пол-уха. Память у нее – да, была маленькая, но зато все, что в ней имелось, использовала на тысячу процентов. Тот диалог, услышанный ею во время бегства от Машкиного подъезда...
Конечно. Ищут ее. Ищут как? Звонок в больницу: у вас нет девушки, которая не помнит своего имени? Ах, есть. Сейчас мы за нею приедем...
Чудо, что еще не позвонили сюда. Может быть, потому, что совсем рядом, слишком рядом – в мертвой зоне.
– Я вспомнила, – сказала она. – Я фамилию вспомнила.
На нее посмотрели – очень одинаково.
– А больше ничего? – спросила докторша.
– Не знаю... мне нужно отвлечься, думать о другом – тогда всплывает... – Это была почти правда. – Алексеева... Александра... Павловна. Да. Это я.
– Вот и славненько. Ну, поехали, Алексеева... Она попыталась дойти до машины – и не смогла. Ее довела маленькая докторша, оказавшаяся неожиданно сильной.
– ...нет! Я вам уже говорила – не было таких. Вы же звонили час назад. Нет, и за этот час никаких неизвестных... да. Хорошо. Вот у меня ваш номер записан, под стеклом – позвоню. Как только, так сразу. До свидания.
Девушка за окошком регистратуры подняла на них глаза.
– Чтоб я так память теряла... Что у вас?
– Подозрение на ЧМТ, – сказала докторша. – И флегмона правой ноги.
– Алексеева Александра Павловна, – начала списывать с бланка направления регистраторша, двадцать лет, не работает, БОМЖ... ну-ну. Спасу совсем не стало от бичей. Добрым людям... Ведите в пропускник.
