– Из Кузни? – догадался Терентий.

– Не держатся у нас тайны, – сказал Астион. От кого слух слышал, генарх?

– Да вот... дурь, может, а может, и дело выйдет: есть возле Петронеллы село, названием Место, и живет там гадатель. Так вот он и произнес это: явится, мол, из железного дыма да из меловых камней пропавшая кесаревна, молитесь за нее, ибо приведет к свету. Может, чем и другим пособит старичок?

– Может быть, – согласился Астион. – Дай знать туда, пусть везут его поближе к Столии.

– Так ведь рад бы, да нельзя. Он на колодце гадает. С места уходить ему никакой можности нет. Так скажи, стратиг, что с девочкой?

– Не знаю. Трое туда ушли за нею, двое уже мертвые. Я только на то и надеюсь, что с нею молодой Пактовий. Весточки о них поступают – редко. От них – вообще ничего. Запретил Якун Пактовию давать о себе знать сюда, наружу. Так что знаю: две недели назад были живы. Когда появятся и как – Бог весть.

– Молодой Пактовий – это хорошо... – медленно сказал Вандо. – Так что, стратиг, на помощь Филомена соглашаемся?

– Да, – сказал Рогдай. – Терентий, скажи ему, что принимаем условия.

Терентий наклонил голову.

– Людьми для Якуна займусь я, – сказал Войдан. – И вы, дядя Терентий, в это не вмешивайтесь.

– Что? – Терентий вздрогнул. – Ты и Блажену хочешь... да ты ума решился... Кесаревич покачал головой:

– Иначе она не согласится. Не расстраивайся, все равно никто из нас в живых не останется... так ли, этак ли...

– Вот что, Войдан, – сказал Рогдай. – Ты прекрати такое думать, ясно? То есть думать ты можешь, но вслух не говори. Не приманивай беду. Она сама дорогу отыщет. Нечего ей помогать.

– Хорошо, – просто сказал Войдан и даже чуть улыбнулся. – Не буду говорить. А может быть, и думать перестану. Но ты-то согласен, дядя Рогдай?

– Как я могу тебе что-то запретить? – очень ровно сказал Рогдай. – Государь наш кесарь сам бы тебя, рукою своею, в этот огонь послал. А я... что я? Иди.

Чуть раньше, после полудня, две сотни бойцов из тысячи акрита Артемона Протасия: славы, отроки и простые солдаты из пастухов – все обутые в мягкие пастушьи сапоги, пробрались по откосу к одному из конкордийских плацдармов. Командовал отрядом Афанасий Виолет, двоюродный брат Венедима Паригория, несостоявшегося жениха кесаревны Отрады. Уже сговоренное обручение порушил тогда мятежный азах Дедой... В те годы Венедиму было шестнадцать лет. Сейчас он с маленьким отрядом славов метался по восточным землям, ставя в строй стратиотов, крестьянских парней и азахов... ну, азахов, понятно, тех, кто пожелает.

Остальных особо не спрашивали.

Афанасий испытал потрясение, сравнимое разве что с тем, когда он, маленький мальчик, вернулся с дядькой-слугой домой из леса и обнаружил всех родных мертвыми. Бандиты из шайки Гетана Кудрявого совершили налет на уединенное поместье... Дядька сошел с ума, а сам Афанасий долгое время молчал. Не мог говорить, и все. Прозвище «Молчаливый» сохранилось за ним до сих пор.

Когда Гетана с приспешниками казнили, Афанасий принес меру пшена и рассыпал под виселицей.

Сейчас он смотрел сквозь ветви колючего кустарника на далекий галечный пляж, где воины могли только стоять, на чуть неполную сотню баргов, толпящихся в отдалении от берега, на бесчисленное множество лодок, снующих туда и обратно... По трем тропам плотными вереницами поднимались в гору воины и носильщики.

Афанасий несколько минут смотрел на все это, а потом обернулся и махнул рукой.

Славы и отроки даже не притронулись к мечам: только луки и стрелы понадобились им, чтобы рассечь вереницы вымотанных подъемом конкордийцев. Мало кто успел скрыться за перевалом, прежде чем его оседлали воины Афанасия. Оставив полсотни бойцов для обороны восточного склона, Афанасий с оставшимися людьми стал спускаться к берегу, стремительно вырубая тех врагов, кто пытался зацепиться за выступы или лощинки. До сих пор в его отряде был только один убитый и два десятка поцарапанных. Остановив спуск на высоте полусотни саженей, Афанасий приказал рассредоточиться по склону и начать беглую стрельбу по тем, кто скопился на пляже...

Это был не бой, а убийство. Конкордийцы пытались закрываться щитами, щитов почему-то не хватало, да и те, что были, не слишком-то защищали от тяжелой стрелы с трехгранным шиловидным наконечником. Ответная стрельба была бессмысленна: в горах лук требует особых навыков. У воинов Афанасия они были, а у тех, кто скопился у берега, кто наивно входил в воду, или прятался под телами павших, или закрывался втроем, вчетвером одним щитом, выдерживающим попадание разве что легкой конкордийской стрелы, или в отчаянии стрелял вверх по склону из своих изящных лакированных луков... стрелы тыкались в камни ниже мелиорцев, путались в кустах, в корнях и ветвях узловатых низкорослых деревьев. Потом ближе к берегу подошли полтора десятка гаян. На каждой гаяне, на носу и на корме, имелось по рамочному луку, тетива которых натягивалась воротом и зажималась специальным замком. Стрела такого лука летела на две версты...

Они врезались в склон – или разлетаясь в щепы, если попадали в камень, или уходя в глину по самое оперение. Закусив губу, Афанасий продолжал стрельбу вниз. Глядя на него, и воины не двигались с мест. Стрелы были не только те, что в колчанах: каждый воин вместо еды и лат нес с собой по вязанке стрел. До того момента, когда лучники с гаян пристрелялись, мелиорцы израсходовали едва ли половину своего запаса.

Однако теперь попадали и в них.

То один, то другой воин с криком или без крика рушился вниз, увлекая за собой мелкие камни и потоки сухих глинистых комьев.

– Стрелы на землю! – крикнул Афанасий, и это был единственный приказ, как-то продиктованный изменившейся ситуацией. Все равно: на каждого убитого слава или отрока приходилось по два десятка мертвых или раненых на пляже...

Тем временем за перевалом разгорелся другой бой. Протасий, всю ночь ведший основные силы своего невеликого отряда тайными тропами и давший людям тайно отдохнуть до полудня, увидел условленные дымы на перевале и повел хор на сближение с противником.

Противник как раз покинул укрепленный лагерь (легкий разборный частокол и рогатки) и тремя колоннами шел к предместью порта Ирин – Миррине. Путь им преграждали окоп и вал, утыканный кольями, за которым стояли подошедшие ночью горожане и стратиоты из окрестных поселений, изображающие собой отряд Протасия. Отряд же полным своим числом бил в тыл и правый фланг разворачивающегося для атаки противника.