– А теперь вот так, – подал голос один из монахов, подавая Алексею выточенную из кости короткую дыхательную трубку с загубником и прищепку для носа. – Умеешь?

– Приходилось...

– И глаза залепим, и уши...

– Глаза-то зачем?

– Так надо. Без этого действо неполно... И – не шевелись, понимаешь, слав?

– Постараюсь как-нибудь...

– Мы-то рядом будем, так что – не бойся...

Он не собирался бояться. Сначала это было даже приятно. Руки и ноги как бы растворялись в воде, понемногу исчезали. Сначала локти и колени, потом кисти и стопы. Дольше всего держались подушечки пальцев... Потом остался только затылок, который все еще тупо ломило, и язык.

Язык касался зубов, выступов загубника, нсба – и только это подтверждало подлинность тела.

Темнота медленно преображалась. В ней обнаружилась ячеистая структура... как у пчелиных сот, но сложнее. Из каждой ячейки смотрел, сам оставаясь невидимым, глаз. Они знали все... и что-то еще.

Под этими взглядами Алексей перестал существовать. Но это было даже не страшно. Просто – никак.

Потом на том месте, где раньше было горло, он обнаружил железную дверцу с кольцом. Он потянул за кольцо, и дверца откинулась. За дверцей начались ступени вниз.

Он спустился – было ступенек тридцать-тридцать пять, некоторые поскрипывали, некоторые опасно подавались под ногой, как весенний лед, – и оказался в небольшой и совершенно пустой комнате с низким серым потолком и стенами неопределенно-зеленоватого цвета. Комната не имела углов, все было закруглено, даже стык пола со стенами. Под закрытой дверью кто-то спал на драном матраце, завернувшись с головой в толстое одеяло. У стены рядом с высоким узким окном стояли штабелем несколько картонных коробок с непонятными, но чем-то знакомыми надписями. На подоконнике, скорее напоминающем полукруглый столик, разложенные по серому полотенцу, сушились – сушились? – части механизма... похоже, что оружия.

Пахло бензином, щелоком – и чем-то еще, совершенно незнакомым.

Алексей подошел к окну. Оно выходило на глухую торцевую стену высокого дома. Две трети стены занимал обтрепанный и обсыпавшийся портрет красиво зачесанного мужчины с тонкими капризными губами и очень выразительными темными грустными глазами, даже сейчас притягивающими взгляд; позади него проступал контур какого-то вычурного строения, а на груди поддельным золотом сверкал крест... кольцо с четырьмя широкими лопастями... Крест Велеса.

Слева что-то произошло. Алексей повернул голову. Только ветви высоких пирамидальных тополей с редкими недооблетевшими листьями, за ними довольно далеко – высокая темно-зеленая стена, странно поблескивающая, как будто камень слегка прозрачный, верх же стены матово-черен... и вдруг из-под ветвей и листьев начала проступать рука. Громадная синеватая кисть. Ветви и деревья, и далекая стена за ними – оказались как бы нарисованными на мокрой марле, эту руку теперь облегающей...а потом и стена комнаты...

Пальцы руки мелко вздрагивали, отдергивались от чего-то. Все залило густым влажно-желтым светом.

– Давай-давай, слав, выплывай...

Он сел. Сначала – невесомый и бестелесный. Потом – начал чувствовать себя, воду, дно ванны. Желтые и черные пятна соткались в двух монахов.

– Далско же ты сбегал... Алексей встряхнулся, покачал головой. Опоили, подумал он неуверенно.

Запах серы был остр и свеж.

Ему помогли облачиться... белые просторные штаны, белая рубаха до колен. И деревянные, и каменные полы в башне казались странно теплыми... Будто живыми.

В круглом зале его встретили. Знакомый ангел; маленький костистый настоятель Иринарх, прямой, как палка; сидящий на корточках то ли мальчик, то ли старичок... Посреди зала высился прозрачный голубой купол.

– Брат Фортунат рассказал мне о встречах с тобой, – заговорил Иринарх. Похоже, у тебя особая участь. Об этом мы поговорим после, а сейчас – ты волен задавать вопросы. Не мне, а миру. Богур поможет тебе.

Мальчик-старичок с готовностью кивнул.

– Но спрашивай быстрее, – предупредил Иринарх. – Ты слишком долго шел.

Живане снилось вновь, что она падает. Падает с огромной высоты на близкую землю, но земля будто бы расползается в стороны, оказываясь дальше, это обман зрения, но вот сейчас, нет, опять далеко, опять падать и умирать, ну же... Она уже даже не кричала, просто дышала судорожно.

– Бедные девки, – сказал десятник Азар, в чьем доме и расположилась свита Артемона Протасия. – Их-то уж зачем было трогать? Я понимаю, мужики. Ну ладно, отроки. А этим ведь – рожать, с мужьями ладить. Зря.

– Прав ты, брат, – ответил Гетан, начальник стражи Протасия. С Азаром он состоял в каком-то настолько далеком родстве, что и названия у него не имелось, но с ранней юности, с отроческой службы, они крепко подружились и иначе как братьями себя не считали. – Может, и вспаниковали тогда излишне, в самом начале. Жалко девок. Вот эта, черненькая, что стонет, на Кипени в самой гуще была и спаслась чудом... глаз там оставила. Про семью ее ничего не известно, в Ирине жили. У рыженькой – две сестры погибли... одна там же, на Кипени, при кесаревне состояла, вторая – из Бориополя не вышла... Гнилое дело – за такими спинами хорониться. А с другой стороны взять...

Рыженькая, про которую только что говорили, вдруг резко села. Глаза ее были безумны.

– Вот он! – она показывала рукой в дальний угол. – Да вот же он!

Азар и Гетан оглянулись. И показалось обоим, что каменная добротная стена дома прогнулась внутрь странным глянцевым тяжелым пузырем, похожим на дрожащий студень, вываленный из миски... это длилось секунды две, от силы три – а потом стена вновь стала каменной и прочной.

Азар почувствовал вдруг, что его трясет. Он посмотрел на брата. Лицо Гетана было в бисеринках пота.

Живана поднималась с лежанки медленно, будто ей приходилось саму себя собирать по частям. Повязка сползла, открывая жуткую яму.

– Звери, – хрипло сказала она. – Здесь звери...

В руках у Ксантии уже был лук. Она натянула и выстрелила так быстро, что Азар не поверил глазам. Так мог стрелять опытный охотник... А когда он перевел взгляд на то место, куда ударила стрела, то не поверил еще больше...