– Чародей знает, где расположено подземелье?

– Оно одно.

– Белая дева – это кесаревна Отрада?

– Она может ею стать... А теперь уходи. Маленький Мир доживает последние мгновения. Лучше быть вне его, когда это случится.

– Мне еще нужно увидеть самого себя. И кесаревну.

– Ты не успеешь.

– Я рискну.

...ше-даль-ше-даль...

– Кесаревна Отрада.

Обвал. Пыльная, душная лавина.

Этой ночью она не выдержала и смежила веки, и спрессованный ужас сразу же, без предупреждения, ударил ее в лицо и опрокинул, и лишил дыхания. У нее хватило сил только на то, чтобы проснуться живой.

все. Так дальше нельзя... Она лежала и хватала воздух ртом, а в висках билось... нельзя... нельзя... Наконец все занемело внутри, осталась только дрожь.

Тихо-тихо она поднялась с постели, подошла к окну. Там было черно.

После полуночи гасили уличные фонари. Фонарщики ездили на своих скрипучих тележках, запряженных осликами, и гасили стеклянными колпаками на шестах.

Но окно не открыть. Переплет – литая фигурная решетка, вмурованная в стену. Бронза. Она уже пробовала вчера поджечь ее... Но у пламени лампы для этого не хватило сил.

Не слишком понимая, что делает, Отрада натянула кожаный костюм для верховой езды и взяла сапоги в руку. В другую – взяла кошелек, полный нефритовых и серебряных монет. Кошелек был простым мешочком с затягивающейся горловиной.

Мелитта спала. Отрада подошла вплотную к лежанке. Изнутри всплыло и тут же втянулось обратно... это чудовище лежало перед нею, чудовище, преградившее путь к спасению... и то, что она такая простоватая и милая днем лишь маска, чужая кожа...

Нет, неправда. Мелитта – она хорошая. Но только... только я должна отсюда выйти. Прости... Отрада размахнулась и ударила ее по темени кошельком. Звук был тихий...

брякнули монеты. Мелитта дернулась и обмякла. Рот приоткрылся, вырвался короткий тихий всхрип.

И больше ни звука. Ни движения.

Отрада почти закричала сама. Но не закричала. Какое-то нечеловеческое спокойствие опустилось на нее, объяло, как огромная шаль, заткнуло рот мягкой лапой...

Отпустив кошелек болтаться на шнуре, Отрада протянула руку к шее няньки, прижала пальцы туда, где что-то трепетало под кожей. Сама уже поняла... раз трепещет, значит, пульс есть... но не смогла убрать руку, пока не нащупала его, этот самый пульс.

Потом – приподняла лежанку за оголовье и чуть развернула, освобождая проход к двери.

За прошедшие дни она неплохо изучила план этого большого и запутанного дома. Дворца.

В первом этаже были парадная прихожая, а также две кухни, повседневная столовая, комнатки слуг; всяческие иные хозяйственные помещения, названия которым она могла дать далеко не всем. Как называется маленькая мастерская, где чинят и подгоняют конскую сбрую? Она знала, но вдруг забыла... Второй этаж был парадным, богатые залы шли то анфиладой, то расходились веером. Она никогда не видела столько картин и скульптур, собранных в одном месте. Дворец кесаря был скромен, почти аскетичен... На третьем этаже просто жили. Там были спальни, ванные, две уютные общие комнаты с каминами, библиотека. Ужинать хозяева и «долгие» гости (сейчас жило человек двенадцать родственников, разоренных войной, и умирающий Вандо Паригорий с двумя клевретами) обычно спускались вниз, а обед можно было получить и наверх. Для этого служил подъемник с ручной лебедкой... Вот уж его-то вряд ли караулил ночной страж.

Было жуткое чувство не просто повторности – всегдашнасти происходящего.

Она совсем не запомнила, как спускалась по веревке вниз, и лишь коричневые ожоги на ладонях свидетельствовали... да, спускалась. Что-то задержалось в памяти из попыток бесшумно открыть изнутри запертую на волчок дверь. Но и это было – как тень сна. Потом она долго стояла в довольно вонючем закутке, откуда каждое раннее утро выносят медные лохани с помоями и увозят на специальных подводах. Куда-то далеко. Шаги ночного стража то удалялись, то приближались, но никак не затихали совсем. Казалось, что она ждет здесь уже несколько дней. Наконец, все стихло, и тогда она отодвинула черный дубовый брус засова, приоткрыла дверь и в щелку выскользнула... Пока еще во двор.

Собаки не бросились на нее с криками ярости, а подошли и потыкались сырыми носами в руки. Они сразу, с первого дня, признали ее за свою. Терентий, хозяин, даже пытался наказывать бедных псов... не помогло.

Она уже обращала внимание на это... здесь ее слушались и признавали собаки, лошади, даже те огромные птицы – но ни задуматься над этим, ни тем более воспользоваться времени не оказалось. Вот – первый случай.

Забраться на стену со стороны двора было просто... по дереву. Труднее оказалось спрыгнуть... но нет – ее гнал куда больший испуг, чем какой-то страх высоты. Приземление было жестким, боль ударила по коленям, по запястьям. Но ничего... встала, поковыляла дальше, дальше, в темноту...

– Здравствуй... – слова давались с трудом, будто воздух был густ, как песчаная каша. – Я пришел... сказать тебе...

Лицо ее исказилось страшно. Такого сумасшедшего ожидания нельзя изобразить, черты не приспособлены для этого, и получается гримаса.

– Ты...

– Да. Да. Я.

– Жив... жи-ив...

– Я жив. Все в порядке. Скоро я буду с тобой. Совсем скоро.

– Я не могу без тебя. Я думала, что умру.

– И я. Я тоже не могу без тебя. И гори оно все... Где ты сейчас?

– Не знаю... Забери меня отсюда, пожалуйста. Я...

– Говори.

– Нет, ничего. Теперь я знаю, что ты придешь за мной. Теперь мне ничего не будет страшно. Почему тебя не было? Меня переполнило твое отсутствие... я чуть не утонула в нем...

– Я приду. Я скоро приду. Я уже иду.

...зя-боль-ше-нель-зя-бо... Пахнет горящим углем.

– А теперь – я сам.

Больно...

Этот же зал, запах серы и тлена, пол усыпан угольями и пеплом. И вот он сам... сидит, подобрав ноги и опершись рукой. Там, где был голубой купол зловонная серая яма с осклизлыми краями, в ней копошатся черви.

– Чего ты хочешь?

– Ее. Только ее. Жить с нею, растить наших детей...

– А если это невозможно?