Наверное, она что-то вспомнила. Потому что даже не закричала.

Оглянулась назад. Позади, шагах в трех, стоял такой же облитый золотом человек в плаще с опущенным капюшоном, скрывающим пол-лица. Она откуда-то знала, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не приподнимает этот капюшон...

– Мы взяли ее, – сказал он, поднеся ко рту запястье.

«Возвращайтесь», – отдалось в ушах.

Настоятель Иринарх внимательно рассматривал Алексея. Будто я под стеклом, подумал Алексей.

– В мире живых ты приходил к людям, – сказал он наконец. – В мире мертвых они будут приходить к тебе. Не обязательно те, кого ты желал бы видеть.

Скорее наоборот...

– Это я знаю.

– Подумай еще.

– Я не изменю решения.

– Тогда – отдыхай до заката. Тебе дадут сонного питья.

– Я буду очень крепко спать и без питья, – Алексей усмехнулся.

– Не будешь. Тебе только так кажется. Кроме того, – настоятель усмехнулся в ответ, – это не простое питье. А теперь скажи мне... ты узнал все, что хотел?

– Издеваетесь, отец настоятель? Я всего лишь убедился, что по-прежнему, как и был... туп, глуп и неучен... Скажите хоть вы... все эти предсказания и откровения, все эти нити судьбы – они действительно такие... – он замолчал в поисках единственного слова.

Иринарх слабо взмахнул рукой... понял. Покачал головой.

– Если верить в судьбу, она становится непреложной для тебя. Если верить в собственное неверие – она становится еще более непреложной. Это касается и отдельного человека, и всего мира. Но попадаются среди людей такие вот, как ты – в неверие не верящие. Они редко доживают до зрелых лет...

– Ларисса сказала, что мне чего-то нельзя знать о себе – потому что в противном случае я сравняюсь могуществом с самим Богом. Это действительно так?

– Не только в могуществе. Главное – и в бессилии. Ты видел его. Говорил с ним.

– Кажется, он сумел ничего не сказать мне...

– Возможно, еще не проросли те семена, что он вложил в твои уши.

– Так вразумите меня хоть вы. Только как-нибудь... без обиняков.

– Хорошо, попробую. Попробую... Он потянулся к чайнику. Чайник был уже пуст.

– Фортунат!..

Неслышно ступая, вошел бывший ангел. Он постарел лет на сорок, ссутулился, поседел. Дорого приходилось платить за несколько недель абсолютного знания – и свободного полета...

– Принеси еще чаю.

Но чайник уже был у Фортуната в руке. Старый закопченный глиняный чайник с веревочкой вместо ручки. Он поставил его на стол и забрал пустой.

Повернулся...

– Постой, Фортунат. Вот слав спрашивает... что ему делать дальше? Идти по пути судьбы – или по пути сердца? Он из тех, кто способен и на то, и на другое.

Или даже на что-то третье...

Бывший ангел посмотрел на Алексея, но как-то поверх глаз. Лицо ничего не выражало.

– Если сможешь, – сказал он, и голос его был сед, – отомсти за нас – за всех... Тихо ушел.

– Вот и еще один путь, – сказал Иринарх спокойно. – Вполне достойный мужчины и воина. И, как было заказано – без обиняков.

Алексей вдруг почувствовал удушье.

– Ты не получишь готового ответа, – предупреждая его выкрик, сказал Иринарх. – Хотя бы потому, что готовый ответ будет лжив в любом случае. Не буду объяснять и доказывать, просто постарайся вспомнить сам... сколько самых простых и умных слов были неправильно поняты? Да – почти все они... Поэтому я, даже зная, что именно я жду от тебя, не смогу сказать это прямо... потому что ты неизбежно поймешь меня неправильно. Ты можешь спрашивать меня о чем угодно, ты волен обратиться к мертвым – но окончательное решение ты примешь сам. Я думаю, ты уже принял его, и все, что тебе нужно – это убедиться в этом.

– Может быть, – сказал Алексей. – Отец настоятель, я не хочу пить сонное питье. Я и так спал всю жизнь. У меня почти не осталось времени. У вас есть Тихая Книга?

– Есть, – Иринарх прищурился на Алексея поверх чашки, но больше ничего не сказал.

– Там описано то, что... делается сейчас? Эти скопища людей...

– Да. Это там в основном и описано. Очень подробно.

– Вы сами читали?

– Разумеется.

– Тогда я прошу практического совета. Найдите мне место, где говорится о том, что можно противопоставить такому чародейству...

Тот, чье имя было тайной для него самого и кто тайно вошел в тело Авенезера еще даже не при первом его царствовании, а при простой человеческой жизни, то есть очень давно, – стоял, широко расставив ноги, на крыше древнего храма. Крыша эта, цельная плита черного базальта длиной почти сто сорок шагов и немного меньшей шириной, покоилась на целом лесе гранитных колонн. Никто не мог представить себе, каким образом эту плиту водружали поверх колонн.

В центре плиты сквозь толщу ее был пробит ход. Каменная лестница имела сорок семь ступеней.

Рядом с Авенезером стоял невидимый зверь. Они не говорили между собой, но хорошо чувствовали друг друга.

В каком-то смысле этот зверь был единственным близким Авенезеру существом.

Взгляды обоих проникали сквозь задымленный воздух Черной степи, сквозь камень Аквилонских гор, сквозь туман над морем, сквозь низкие облака, окутавшие Мелиору – и упирались в массивную белую башню. Справа замирал ход живого механизма, слева – ход мертвого. Оставались недели до того часа, той минуты, когда по неподвижным, кристаллизовавшимся человеческим озерам пробегут последние судороги и толчки – и потом в полнейшей неподвижности все это моментально перейдет в свою противоположность... мертвое в живое, живое в мертвое, но не в житейском и даже не чародейском смысле, а – в абсолютном. И тогда произойдет чудо преображения этого старого изношенного и довольно дрянного мира – в чистый и пустой, готовый принять тех, кто сумеет без страха пройти сквозь огненный потоп...

Живых и мертвых – всех вместе, без этого раздражающе нелепого и несправедливого разделения на мертвых и на живых.

Авенезер подошел к самому краю. Земля далеко внизу была странно размытой, проницаемой для глаза. Тонкие прожилки огня с глубиной утолщались, сливались в рукава, рукава – в реки, реки впадали в океан. По какому-то непостижимому ходу истины этот океан пламени был тем же самым, что и пламя, составляющее небесное солнце. Получалось, что и внутри солнца в каком-то смысле скрыт весь наш безмерный мир... равно как и далеко под ногами. Один и тот же мир. Как бы бесконечный. Из которого, однако, не вырваться, не убежать...