Она верхом проводила отряд, с которым следовал, лежа в устланной свежим сеном телеге, Азар, муж ее, до развилки дорог – и вернулась обратно. Все было понятно и ей, и уходящим... где-то слева, отставая на полчаса-час, лесами и проселками пойдет другой, значительно больший отряд, который и подловит саптахов, развернувшихся для удара. Но спасет ли это тех, кто идет по дороге?..

Она знала, и уходящие знали... если спасет, то немногих.

Она махала им вслед, пока видела. Потом повернула коня и медленно вернулась в свой незнакомый дом.

До Агафоники от перевала прямой дороги не было, и Юно встал перед выбором, что лучше... кружной путь по хорошей дороге или прямой – по проселкам? В подобных случаях, зная способности чародеев к разгадыванию мыслей человека и подсовыванию нарочитых решений, он не доверял размышлениям, а полагался лишь на гадание или жребий. Вот и сейчас, разложив на земле карту, он ногтем провел рядом с трактом одну черточку... нечет, – а возле отходящей влево проселочной дорогой поставил две... чет. Потом – бросил игральные кости. Три и пять. Нечет и нечет.

Значит, прямо...

Испытывая какое-то непонятное смущение души, он сложил карту, а кости и стаканчик сложил в кожаный кисет. Кисет подарила ему Аэлла Саверия. Это было безнадежно давно.

Молодыми они думали, что из колеи жизни можно как-то вырваться.

Выпрыгнуть. Но не получилось. Ни у нее, ни у него....

Конрад Астион в своей коляске с затянутыми парусиной окнами протяжно застонал, потом с облегчением повалился на бок и тут же уснул.

Последний день, подумал Алексей, глядя в потолок. Я – здесь последний – день... Это почему-то казалось ему невозможным.

Но приговор произнесен. Судья неумолим. Сейчас откроется дверь...

Коротко скрежетнул засов. Коридор оказался полон волокнистого, похожего на паклю, света. Вставшие на пороге казались вырезанными из черной бумаги.

Идем, сказали они молча.

Он поднялся. Шагнул. Это был трудный шаг.

Свет расступился, и он оказался почти во мраке. Этот свет не для тебя, сказали те, кто пришел за ним. Иди. Иди, слав. Ты еще не можешь считаться мертвым... Кто-то медленно летел над ним и чуть сзади.

Он поднимался все выше. Клубящаяся тьма пропускала его сквозь себя, оседая на коже холодными склизкими каплями. Некоторое время он не видел вообще ничего. Потом – как-то вдруг, внезапно – тьма расступилась.

Он стоял на краю черного со светящимися зеленоватыми трещинами утеса. Впереди и по сторонам до бесконечности расстилалась такая же черная с зеленоватыми прожилками туча. И лишь под ногами Алексея в немыслимую глубину уходил облачный колодец. Свет не исходил из него, оставался внутри но света этого хватало, чтобы на дне колодца рассмотреть кукольный город... Волею всех, пославших меня, нисхожу в мир мертвых и нерожденных.

Сухое дерево возвышалось над утесом. Скрип его подобен был голосу воронов.

Гибкой змеей упала с толстого сука отливающая серебром веревка. Тот, кто привел сюда Алексея, поднял ее и в одно движение сделал петлю.

Познание зла, сказал он.

Потом вложил в руку Алексея обнаженный меч. Аникит.

Познание добра, сказал он. Нож перерезает веревку.

Алексей посмотрел вверх. Звезд не было. Неба тоже не было.

Петля затянулась на его шее.

Ступай... Он ступил в пустоту.

Все, кого я люблю – помогите мне достойно принять то, что я узнaю.

Долго-долго не происходило ничего...

Чародей Эфрон пришел к Протасию в тот момент, когда стратиг собрался наконец поесть. Что-то, державшее Протасия последние дни с страшном предпоследнем напряжении, вдруг исчезло. Это походило на внезапное опьянение шипучим вином. И следовало закусить, набить до отказа желудок, чтобы... чтобы не произошло чего-то глупого.

– Садись, – кивнул он чародею. – Все еще постишься?

– Нет.

– Тогда – компанию мне составишь?

– У тебя же только мясо.

– Сейчас принесут кашу... – говоря, он налил чародею кружку ледяного молока. – Что случилось?

– Они ушли. Ночью их было довольно много, утром мне показалось, что стало меньше... Сейчас – не осталось ни одного.

– Не спрятались? Именно ушли?

– Да. Птицы видели уходивших.

– И куда же они двигались?

– На восток.

– Не может быть.

– Мне тоже так кажется. Но это факт.

– Ты пей молоко-то, пей... вот и кашку принесли... Эфрон, друг мой. Не в обиду, но скажу. Ты же сам знаешь, что с ними чародей был, которого ты...

– ...которому я не соперник. Конечно. Больше тебе скажу, стратиг... небывалой силы чародей с ними. Небывалой. Дикой. И явно – из молодых.

Малоученный. Не битый. Предерзкий. Этот, которого повязали вчера – мышь по сравнению с ним. Боится страшно. А ведь я и его-то еле-еле остановил, еле-еле устоял сам. Такие вот дела...

– Так ты думаешь, это... не тот? Еще и другой остался?

Эфрон молча положил в рот ложку каши. Мучительно проглотил. Запил молоком.

– Это обычный, – сказал Эфрон. – Из школы Така Иристоподия – той, что в пригороде Порфира. Я его даже помню немного. Встречались раньше. Нет, главным у них другой, другой... – он замолчал и стал смотреть куда-то мимо Протасия. – Во всех смыслах – другой... Да. Ты ждешь ответа. Задал вопрос.

Отвечаю. Идут они на восток, это несомненно. На приманки наши плевать хотели.

Что им там нужно...

– Но ведь мы же их там прихлопнем.

Эфрон проглотил еще ложку каши – уже легче.

– Не знаю, – сказал он. – Вчера мы вот огневыми боями их разбили. Может, и у них за пазухой что-то спрятано...

Вдруг что-то засветилось под потолком, и дверь откатилась так бесшумно, что на миг подумалось... ничего этого нет, видимость, мираж. Но человек, вошедший сюда, был более чем телесен. Гора очень жесткого мяса с костями... и очень другое лицо... тонкое и грустное, с опущенными уголками глаз и уголками рта. И сами глаза... черные, влажные, бездонные... ничего не нужно человеку, кроме таких вот глаз. При этом – костюм киношного злодея... широкие штаны с оттянутыми карманами, толстенный и в ладонь шириной ремень, черный кожаный жилет на голое тело...