Воздух был чист и прозрачен, солнце светило ярко, дома, стены, деревья, фонари, монументы, прохожие – все сверкало красками и казалось подчеркнуто резким, но Отрада никак не могла отделаться от ощущения, что бродит в густом тумане, вытянув вперед руки, и не знает, какое чудовище бросится на нее в следующий миг...

Этой ночью она проснулась от удара по лицу и успела не упустить кусочек сна. Ударил ее Отец, когда она пыталась отвернуться от железного стола, на котором было распростерто женское тело. Локти, бедра, торс охватывали широкие плоские цепи. На плече краснела татуировка... распахнутая пасть дракона.

Женщина с трудом повернула голову и посмотрела на Отраду. Во взгляде ее полыхало отчаяние. Она разжала запекшиеся в кору губы и сказала... «Служи ему... верно...» У нее было лицо Аски. И глаза Аски.

И тут же тихо-тихо внизу закрылась дверь.

Не зная, сон это или явь, Отрада приподнялась. Капли стекали по лицу. По каменной лестнице простучали коготки. В предутреннем полумраке шерсть Аски казалась черной, лицо же, напротив, почти светилось. Она подошла к Отраде и совершенно по-собачьи ткнулась ей в руку. Холод прикосновения был пронзительный. Отрада, вздрагивая всем телом, протянула руку и коснулась этого холодного – и твердого.

В руку ее лег большой тяжелый пистолет.

После чувствительного – и неожиданного – поражения в проклятой азахской деревне саптахский тысячник Епистим Калис, он же волшебник Мум, решил использовать не только свои необыкновенные умения, но и простую военную хитрость. Для этого он отделил от оставшихся у него двух тысяч ста сорока бойцов четвертую часть, в основном усталых и легкораненых, и отправил их назад, на соединение с главными силами. Оставшихся же – укрыл на сутки в мелком овраге, подернул сверху непроницаемой пеленой, и преследующие отходящих конные конкордийские сотни прошли буквально в двух шагах, не заметив никого. И потом он перебрасывал свой отряд лишь ночами, до предела обостряя бойцам зрение и высылая перед ними маленькие светящиеся шарики, чуявшие тропы. С восходом он укрывал их в перелесках...

Подзорные птицы стаями летали над ними – и не находили. Но чувствовали, наверное, что-то, потому что – летали и летали...

Мум шел навстречу человеку, которого давно держал под контролем. О котором знал очень многое. Которого мог заставить многое сделать... Хотя, конечно, не все.

Еще до начала этой войны Мум своей волей разослал специально обученных людей по Мелиоре – с тем, чтобы медленно, постепенно, не нажимая взять важнейших людей в стане противника... кесаревича и кесаревну, генархов, важных военных – примерно так, как начинающий чародей берет зверей и птиц. С людьми – а особенно с волевыми, да и неплохо охраняемыми людьми – это было, конечно, гораздо труднее сотворить, чем со зверьми и птицами, и почти все его агенты быстро погибли той или иной смертью... почти все. Но не все. Двое добились заметного результата, и если от Венедима Паригория, вероятного жениха кесаревны, можно был временами узнавать кое-что отрывочное, но воздействовать на него было невозможно никак, то потаинник Конрад Астион постепенно стал принадлежать себе самому едва ли на десятую часть.

Остальные девять десятых были в руках Мума...

А все благодаря тому, что Мум собственноручно пометил потаинника во время смешной довоенной встречи в Порфирии, когда несколько мелиорских шпионов и вояк прибыли в Конкордию по какому-то незначащему поводу – и с очень ясной целью... понюхать воздух. Они его понюхали...

И вот наконец могло произойти то главное, для чего все это вообще затевалось.

Через Конрада Мум воздействовал и на его начальника, кошкоголового Юно. Юно был большой хитрец... но сейчас он двигался прямо в приоткрытую пасть дракона. И вез с собой очень ценный груз.

Мум – сейчас именно Мум, у него происходила полная смена личности, обычно по собственной воле, но иногда и самопроизвольно – стоял у дороги и смотрел на приближающийся отряд. Славы ехали по четверо в ряд, переезжали темную невидимую черту, проведенную поперек дороги золой сожженной лягушки, и засыпали. Это был странный сон, ничем не проявляющийся наружно, они так же сидели в седлах и так же тихонько разговаривали, чтобы не уснуть... для них ничего не менялось. Просто все, что будет сейчас происходить с ними, происходить будет во сне – а значит, и по логике сна.

Он терпеливо дождался, когда вся колонна окажется по эту сторону черты, и махнул рукой.

Раздался низкий рев, воспринимаемый даже не ушами, а подвздохом.

Земля вздыбилась и исчезла из-под ног, и Мум в последний краткий миг ясного сознания успел подумать, что это не совсем то, что он хотел сотворить...

Живана уцелела в эту ночь лишь потому, что не смогла уснуть под крышей. Что-то давило – на грудь, на виски. И, недолго думая, она перенесла постель на открытую веранду.

И здесь, наслаждаясь холодным воздухом с приятной горчинкой полыни и коровников, дымов коптилен и печей, она вдруг испытала необыкновенное чувство, горькое и сладостное одновременно... чувство окончания пути. Она достигла некоей цели, к которой, может быть, и не стремилась. Но, как стрела, она неожиданно глубоко воткнулась во что-то по-настоящему прочное и надежное... и теперь вздрагивала от нерастраченной энергии полета.

Это длилось, может быть, минуту. Потом звезды задрожали, запрыгали, будто были отражением в воде, на которую внезапно подули. Обрывки неярких радуг появились и пропали. И – стало потрясающе тихо.

А потом закричали коровы и кони. Собачий вой взметнулся......и все покрыло чудовищным громовым раскатом. Живана почувствовала, что катится по земле – будто падает с горы. Потом ее долго колотило обо что-то колючее и упругое. Она пыталась встать, но твердая почва превратилась в трясину. В плавучий травяной остров. Этим летом она провела сутки на таком острове, и это были очень долгие сутки. Ее засыпaло землей – или засасывала земля. Изо всех сил она держалась за то, что подсунул ей случай, за колючее и упругое... Уши забило наглухо. Из всех звуков мира остался один... утробно рычала земля.