Она глубоко вздохнула. Поколебалась. Кивнула. Она могла сделать только одно: сказать правду и надеяться, что все обойдется.

Так она и сделала – рассказала ему все, как было. Джастес сидел, повернувшись к ней, изучая выражение ее лица. Когда Лилли закончила, он отвернулся, и на некоторое время воцарилась мертвая тишина.

– Значит, ты просто сглупила, – сказал он. – Прошляпила. Думаешь, я на это куплюсь?

Лилли спокойно кивнула. Он уже купился, сказала она, три недели назад, когда заподозрил правду еще до того, как ему ее сказали.

– Я же знаю, Бо. А иначе я бы уже была мертва.

– Все впереди, сестричка. Может, еще пожалеешь, что жива осталась.

– Может, и пожалею.

– Прикинь, я выложил на стол больше ста тысяч. И это, наверно, самое дорогое угощение за всю историю. Неплохо бы узнать, кого же угощал.

– Ну так узнай, – сказала Лилли. – А я за всех отдуваться не буду.

– Точно?

– Абсолютно точно. Дай мне сигарету, пожалуйста.

Он вытащил из своей пачки сигарету и бросил ей через сиденье. Она подобрала ее и швырнула обратно.

– Прикури ее, пожалуйста, Бо. Такое движение, что за руль нужно держаться обеими руками – иначе никак.

Она услышала звук – нечто среднее между смехом и фырканьем, выражающий то ли гнев, то ли восхищение. Он зажег сигарету и вложил ей в губы.

Пока они ехали, Лилли все время чувствовала, что он поглядывает на нее, и догадывалась, что происходит у него в голове. Он не знал, что с ней делать. Лилли была важным и ценным работником и всегда ему нравилась. Однако на этот раз она допустила серьезный промах. Нечаянная ошибка почти за двадцать лет честной службы. Это был весомый аргумент в пользу прощения. С другой стороны, он проявил несвойственную ему снисходительность, позволив ей до сих пор оставаться в живых, но вряд ли стоило рассчитывать на большее.

Конечно, обеим сторонам было что сказать. Простив столько, он мог бы простить ей все. Или, простив уже так много, больше он прощать не мог.

Решение он принял тогда, когда они доехали почти до гостиницы.

– На меня работает много людей, Лилли. Я не могу позволить, чтобы происходили подобные вещи.

– Раньше такого никогда не случалось, Бо. – Она пыталась сдерживаться, чтобы в голосе не звучали просительные нотки. – Это больше никогда не повторится.

– Один раз это уже случилось, – сказал он. – А по мне это уже почти привычка.

– Ладно, – сказала она. – Тебе решать.

– У тебя есть в машине какое-нибудь длинное пальто? Чтоб одежду закрывало, когда ты пойдешь домой?

– Нет. – В животе у нее возникла тупая боль.

Он помедлил, потом сказал, что это не важно. Он одолжит ей свой плащ.

– Здесь это будет как раз по моде. Таких неряшливых баб, как местные, я в жизни не видал!

Она остановила машину у входа в гостиницу; подошел служитель, чтобы ее отогнать. Бобо повел ее к ступенькам, потом вежливо подал ей руку, когда они входили в здание. Они пересекли вестибюль, – Бобо держался очень прямо, – и вошли в лифт.

Его номер был на четвертом этаже. Открыв дверь, он жестом пропустил ее вперед. Лилли шагнула в номер, расслабив тело, готовя себя к тому, что сейчас ее ожидает. Но к такому быть готовым полностью невозможно. Неожиданный толчок-удар швырнул ее в комнату; ноги путались, она споткнулась и в конце концов неуклюже растянулась на полу.

Когда она медленно приподнялась, он запер дверь, занавесил шторы и исчез в ванной комнате, через секунду вынырнув оттуда с банным полотенцем. Из вазы на столике он взял несколько апельсинов, положил в полотенце, стянув его концы, чтобы апельсины не выпали. Потом он направился к ней, небрежно поигрывая импровизированным мешком. Лилли снова попыталась расслабиться.

Она знала, что такое «апельсины», хотя на деле с этим не сталкивалась. «Апельсины» были трюком из багажа профессиональных нищих, тех, которые притворялись, что попали в аварию.

Если человека избивают фруктами, он покрывается синяками, которые выглядят гораздо страшнее реальных повреждений. Создается впечатление, что человек серьезно ранен, хотя на самом деле почти не пострадал.

Но бывает и по-другому. Если сильно ударить апельсинами по определенным участкам тела, можно получить серьезные увечья. Будет не так уж больно, но зато можно серьезно повредить внутренние органы. При умелом (или неумелом) обращении эффект от апельсинов сродни эффекту от клизмы, шприца или гипса.

Бобо подошел ближе и остановился прямо перед ней. Потом шагнул вбок и чуть отступил.

Он взялся за полотенце обеими руками и замахнулся.

И… апельсины упали и раскатились по ковру.

Он указал на них рукой.

Она наклонилась, чтобы их подобрать. И снова растянулась на полу. Его колени уперлись ей в спину, а руки сдавили голову. Он пригвоздил ее к полу, словно лягушку.

По коридору прошла пара, слышался их разговор и смех. Люди с другой планеты. Из ресторана – из другого мира – доносились звуки музыки.

Она услышала щелчок зажигалки и почувствовала сигаретный дым. А потом – запах паленой кожи: он прижал горящую сигарету к ее правой руке. Он держал ее так, чтобы сигарета не ломалась, но прожигала кожу.

Его колени с привычной жестокостью вдавливали ее в пол.

Сигарета жгла кожу, а его колени давили ей на позвоночник.

Настало безвременье, вечный ад. Из него невозможно было вырваться. Неоткуда ждать помощи. Она не могла даже крикнуть. Даже дернуться. Это нужно было выдержать, хотя было невыносимо больно. И ее беспомощное тело среагировало на ситуацию единственно возможным образом.

Обжигающая моча потоком хлынула из нее.

Бобо отпустил ее, встал; она поднялась и пошла в ванную.

Она подержала руку под ледяной водой, потом промокнула ожог полотенцем и внимательно его осмотрела. Выглядит страшновато, но, кажется, серьезных повреждений нет. Крупные вены не повреждены. Она спустила брюки и обтерлась влажным полотенцем. Больше тут ничего сделать нельзя. Плащ скроет мокрую одежду.

Она вышла из ванной, приблизилась к кушетке, где сидел Бобо, и приняла из его рук стакан. Он вытащил кошелек и вынул оттуда новенькую пачку денег.

– Чуть не забыл, Лилли. Твои пять штук.

– Спасибо.

– Как ты вообще живешь? Много у меня наворовала?

– Немного. У моих родителей не было глупых детей, – сказала Лилли. – Доллар здесь, доллар там. Коплю потихоньку, но никто не в убытке.

– Правильно, – одобрительно кивнул Джастес. – Меньше берешь – меньше теряешь.

– Это верно, – сказала Лилли, ловко излагая его собственную философию. – Человек, который не может позаботиться о себе, слишком глуп, чтобы позаботиться о ком-нибудь другом. А такие люди – обуза. Верно, Бо?

– Абсолютно! Ты тысячу раз права, Лил!

– Или у него только свой интерес. Если он не ворует мало, он ворует много.

– Точно!

– Знаешь, Бо, мне нравится твой костюм. Не знаю, что в нем такого, но ты в нем выглядишь гораздо выше.

– Правда? – расплылся он в улыбке. – Ты правда так думаешь? Знаешь, а ведь многие говорили мне то же самое.

Их задушевный разговор продолжался до сумерек. Рука у Лилли болела, мокрая одежда жгла и раздражала кожу. Но ей было необходимо оставить о себе хорошее впечатление. Важно было знать наверняка, что счет оплачен и что он и вправду вот так легко ее отпустит.

Они обсудили несколько дел, которыми она занималась для него в Детройте и Твин-Сити, через которые она кружным путем добиралась до побережья. Бобо разоткровенничался и сказал, что в городе всего на день. Завтра он возвращается на восток через Вегас, Галвестон и Майами.

– Еще выпьешь, Лилли?

– Еще немного, Бо. Мне надо скоро бежать.

– Не спеши. А может, пообедаем вместе?

– Я бы с удовольствием, но…

Лучше всего ей уйти, пока у нее была небольшая фора. Сейчас ей невероятно везло, но в любой момент удача могла отвернуться.

– У меня здесь сын, Бо. Торговец. Я его очень редко вижу, и…

– Да, да, понятно, – кивнул он. – И что он поделывает?