Мойра удовлетворенно вздохнула, закурив сигарету:

– Могу только снова повторить: потрясающе! Скажу честно, двигаться я не могу.

– Значит, танцевать ты не хочешь.

– Глупость какая, – сказала она. – С чего ты взял?

Она любила танцевать, и танцевала очень хорошо – как, кстати, и Рой. Несколько раз он ловил на себе взгляды других посетителей, и Мойра, которая тоже замечала, что на них смотрят, еще крепче прижималась к нему своим гибким телом.

Они танцевали около часа, а когда на площадке стало тесно от людей, отправились полюбоваться луной на пляж, держа путь обратно в город. Набегающие волны ночного прилива светились пеной. Они являлись из глубин океана и ритмично бились о берег с громоподобным ревом. На прибрежном камне одиноко светлела чайка.

Когда они вернулись в отель, было почти одиннадцать, и Мойра едва сдерживала зевоту. Она извинилась, сославшись на погоду. Когда они остановились перед своими комнатами, она протянула руку, желая ему спокойной ночи.

– Ты не обиделся, Рой? Вечер был прекрасный, я просто очень устала.

– Конечно, – ответил он. – Я и сам устал.

– Правда? А ты правда не обиделся?

– Нет, иди. – Он подтолкнул ее к двери. – Все хорошо.

Но разумеется, ничего хорошего в этом не было, и Рой сильно расстроился. Он вошел к себе в номер, с трудом поборов желание раздраженно хлопнуть дверью. Раздевшись, он сел на край кровати и сердито затянулся сигаретой. Проклятые выходные! Вот бросит он ее, и пусть это послужит ей уроком!

Тихо зазвонил телефон. Это была Мойра. Она говорила, еле сдерживая смех:

– Открой дверь!

– Что? – Он улыбнулся, уже зная, что будет дальше. – Зачем?

– Открой и узнаешь, болван!

Он вскочил и отпер дверь. Из-за двери напротив раздался шепот: «Отойди!» Он повиновался. Мойра вылетела из номера и перебежала коридор. Черные волосы были забраны наверх. Она была совершенно голая. Со всей серьезностью, уперев пальчик в подбородок, она присела в реверансе.

– Надеюсь, вы не возражаете, сэр, – сказала она. – Я просто выстирала одежду, и теперь мне совершенно нечего надеть.

Потом, сгибаясь от смеха, она упала в его объятия.

– Бедняга! – хохотала она. – Если бы ты видел свое лицо, когда я пожелала тебе спокойной ночи! Ты был такой… такой… ой… ха-ха-ха!..

Он поднял ее и бросил на кровать.

Лучше провести время было невозможно.

Но потом, когда она ушла к себе, на него снова навалилась депрессия, и минуты, проведенные с Мойрой, показались ему неприятными, даже отвратительными. Это была депрессия, вызванная излишествами, хвост воздушного змея под названием «потворствование своим прихотям». Сперва кажется, что ты летишь высоко, видно далеко, вокруг красота, ветерок несет тебя, куда душе угодно, а потом все это исчезает куда-то, и ты спускаешься все ниже, ниже и ниже.

Рой беспокойно ворочался в темноте, а потом решил, что мрачное настроение – вполне естественная и довольно невысокая плата за полученное. И все же он не убедил себя до конца. Слишком это походило на другие подобные вечера. Это случалось с ним много раз. И куда бы и как бы он не передвигался – вперед, назад или даже на руках, – он всегда попадал в одно и то же место, а именно никуда. И каждое такое путешествие отнимало у него все больше и больше его «я».

Может, и вправду что-то изменить? Разве он хотел этого? Даже теперь, в нынешнем своем состоянии, разве не стремились его мысли туда, в коридор, к двери напротив?

Рой сел на кровати. Зажег сигарету, накинул на плечи халат и уставился в неясную темноту лунной ночи. Возможно, причиной такого мрачного настроения был не он сам и даже не его отношения с Мойрой. Может, все это было делом случая.

Он еще не пришел в себя. Он потратил много сил, догоняя поезд. После столь долгого вынужденного безделья возвращение к ремеслу кидалы тоже требовало огромных усилий. Было много и других мелочей – к примеру, надо было успокоить Мойру насчет раздельных номеров. И еще это бесконечное пиршество – ему хватило бы и половины того ужина. И потом…

Он снова подумал об ужине, о том невероятном количестве еды, которое пришлось проглотить. Внезапно сигарета показалась ему отвратительной, к горлу подступила тошнота. Он побежал в ванную, прикрыв рукой рот, еле сдерживая рвоту. И остался там надолго.

Он полностью избавился от всего, что съел за вечер. Потом прополоскал рот теплой водой и выпил несколько стаканов холодной. И его вырвало снова.

Склонившись над раковиной, Рой встревоженно изучил содержимое собственного желудка и с облегчением увидел, что все чисто. Никаких темно-коричневых следов, которые говорили бы о внутреннем кровотечении.

Поеживаясь, он добрался до кровати и забрался под одеяло. Теперь он чувствовал себя гораздо лучше, легче и чище. Он закрыл глаза и почти сразу же уснул.

Он спал мертвым сном без сновидений, словно желая втиснуть два часа сна в один. Проснувшись примерно в половине седьмого, он понял, что выспался и дальше валяться в постели не имеет смысла.

Рой побрился, принял душ и оделся. Это заняло у него больше получаса – в таких делах он никогда не торопился. Семь утра, и он находится все в том же свободном полете, в каком пребывал в Лос-Анджелесе.

Разумеется, Мойре еще нельзя звонить. Вчера она заявила, что будет спать до полудня и убьет любого, кто разбудит ее раньше. Впрочем, он не торопился ее увидеть. Дел хватало и без того, чтобы ее развлекать, – прежде всего нужно было окончательно прийти в себя и собраться с силами.

Он спустился в гостиничное кафе и выпил чашку кофе с бутербродами. Но сделал это в порядке самодисциплины, в качестве своеобразного акта мужества. Что бы ни случалось с человеком по ночам, утром он завтракает. Рой ел, и не имело значения, голоден он или нет, – нарушение привычного распорядка неминуемо грозило обернуться неприятностями.

Он шел по белой гравиевой дорожке к берегу океана и вдруг застыл, глядя на водную гладь и песок: барашки волн казались ледяными, на солнце сверкали далекие паруса лодок, едва не касаясь воды, в вечных поисках добычи проносились чайки. Заброшенность. Вечная, беспредельная. Как муха, летающая в уборной, из концепции вечности Достоевского, немногочисленные признаки жизни лишь подчеркивали одиночество.

В этот утренний час Рой Диллон не собирался долго размышлять на подобные темы. Он резко развернулся спиной к океану и направился к арендованной машине.

Кофе и бутерброды не пошли ему на пользу. Нужно было как-то успокоить желудок, и помочь ему могло только одно – бутылка хорошего пива или, еще лучше, эля. Он знал, что в таком месте, как Ла Джолла, пива сейчас не найти. Слишком рано, а местные коктейль-бары открываются не раньше одиннадцати. Любители выпить с утра, – а такие, без сомнения, водились в городе, – пользовались домашними запасами.

Повернув машину к Сан-Диего, Рой выехал к южным окраинам Ла Джоллы, забираясь все глубже в бедные районы, порой притормаживая и оглядывая попадающиеся на пути питейные заведения. Должно быть, тут водились только местные сорта, которые, по мнению Роя, пить было нельзя. Хорошего эля здесь было не сыскать днем с огнем.

Сан-Диего был уже недалеко. Примерно с милю Рой ехал по Мишн-Вэлли, а потом, забравшись на пологий холм, оказался на Мишн-Хиллз. И там после получасового блуждания он наконец нашел то, что искал. Заведение это было не модным коктейль-баром, где выпивка лишь дополняла атмосферу. Нет, то был самый заурядный бар, но обстановка здесь была чуть ли не домашняя, вызывала доверие и внушала чувство комфорта.

Когда Рой вошел, хозяин заведения считал деньги в кассе. Это был жилистый седеющий человек с загорелым улыбчивым лицом; он увидел Роя в зеркало за барной стойкой и приветствовал его кивком.

– Что будем пить, сэр?

Рой сделал заказ. Бармен подтвердил, что эль у него отменный и что дряни он не держит.

– Импортный или «Баллантайн»?